И, сидя и погружаясь в этот столп света, я как-то со стороны начинаю видеть себя и лагерь и всё вокруг — не участвую, только фиксирую на некую внутри встроенную плёнку… Вот (фиксирую) бревно топляка по волне плывёт; вот ветка в непогасшем очаге треснула; вот шевельнулась палатка Масика, должно быть Масик во сне повернулся… Вот Бобочка, нет на него угомону, идёт по берегу, удаляется за ближайший изгиб, туда, откуда поднимается чужой дымок и доносятся отдалённые голоса отдыхающих…
Да. Проходит время. Проходит.
А вот из-за берегового изгиба что-то послышалось. Говор громкий. Даже какие-то крики. Не Бобочкин ли голос? Звуки ударов. И тишина. Вечная вода продолжает свой бег. Проходят минуты… Снова голоса из-за мыса. Точно, это Бобочка с кем-то как будто ругается. Боевой клич. Удар. Удар. Падение.
Я вышел из светового транса только когда услышал торопливые встревоженные шаги — это Бобочкина жена спешила мужу на помощь. Он вступил в конфликт с отдыхающими, и он был фатально нетрезв. Быть может, он защищал наш покой. Он дрался, его били, а я сидел тут на коряге и предавался мечтам. Позор! Я бросился вслед за женщиной.
Когда мы подошли, Бобочка лежал с разбитой в кровь физиономией и с лёгкими признаками жизни. Жена, что-то приговаривая, повела его домой. В стороне послышалось бормотание мотора, промелькнули «Жигули», унося неведомых беловодцев с места неудавшегося пикника.
Бобочка кротко и покорно шёл, склонив голову на женское плечо… Они поравнялись с палаткой Начальника… Тут что-то хрустнуло, что-то сорвалось: раненый оттолкнул женщину, вбежал в эту самую палатку… Оттуда послышался боевой клич, звуки ударов, треск… И всё затихло.
Вечером Начальник, протирая глаза, вышел к очагу.
— Вы не можете мне объяснить, почему Боб спит в моей палатке на полу? И кто сломал мой стол? Пополам. А?
Совсем поздно вечером вышел и Бобочка. Он был смурен. Все заметили, что его нос, дотоле по-гречески прямой, приобрёл заметную римскую горбину. И в пол-лица расплывается радужная опухлость. Он шёл прямо и ровно. Но молчал.
Единственно только, увидев Масика, потрогал свою физиономию и сказал:
— Ну, Тапиров! Из-за тебя всё.
О том, как Профессор в гинекологическом отделении лечился
С Масиком приключилась любовная катастрофа. Дело в том, что он, как это говорится, прикололся к поварихе Земфире. И так получилось, что в некий момент они уже жили в одной палатке. Под небом Беловодья это всё происходит быстро и просто. Сколько романов завязалось и отшумело в лагере на Острове! Хватило бы на телесериал.
Роман Масика и Земфиры закрутился среди этих потёртых, выцветших брезентовых палаток, под светлыми тополями, на круглых камушках хемского брега. Ей и ему было хорошо, как Адаму с Евой в раю. И всем было хорошо смотреть, как хорошо им — степенному Масику и полнокровной Фирочке.
Романы чудно завязываются на Острове между степью и Буй-Хемом; но лучше всего, если там же они и развязываются. И худо, ежели ищут себе продолжения в городе. В городе у Масика были жена и двое детей. И когда Адам и Ева попытались продолжить свою райскую историю, жена, не долго думая, выгнала его из дома. Влюблённые сняли комнату и поселились вместе. Поселившись вместе, они очень скоро стали наступать на тернии совместного жительства в чужой и грязной коммуналке. В общем, всё это стало быстро катиться к финалу. У Земфиры появился кто-то. Масик запил. А может быть, сначала запил Масик на почве разлуки с детьми, а после этого у неё нарисовался кто-то: уравновешенный, без детей, но с деньгами. В общем, дальше у них пошло и поехало по вполне понятному маршруту. Весной Земфира бросила Масика и окончательно ушла к тому, бездетному и предприимчивому. Масик запил ещё сильнее. Правда, может быть, это он сначала запил ещё сильнее, а потом ушла от него Земфира… Так или иначе, всё дело развалилось. Масик очень переживал. Что-то было такое, что он даже резал себе вены… или ему кто-то что-то резал… В общем, кровь была. По пьяни, конечно.
От эдаких историй хочется действительно зарезаться. Или уйти в лес — надолго, может быть, навсегда. Раненую душу лечит только какое-нибудь «навсегда». Настало лето. И вот Масик решил горами и тайгой, звериными тропами и ледяными перевалами добраться до Беловодья. В попутчики взял некоего Власа, который переживал тоже историю с женщиной. А может быть, просто употреблял наркотики и ему было всё равно.
И вот они добрались до Пипецкого озера. На берегах этого озера заканчиваются дороги. Дальше есть тропы, по которым бродят маралы и медведи. Серьёзные тропы. Пройти по ним можно, если хорошо их знать. Вокруг тайга и горы, а тайга и горы — для человека смерть. Сбившись с тропы, погибают даже опытные таёжники. Помню, при мне в тех краях разыскивали троих пропавших егерей. Все трое были опытными профессионалами. Их разыскивали две недели с вертолётами и техникой. Так и не нашли.
Масик и Власик не имели при себе компаса и карты. Зато у них была, кажется, палатка. Правда, не оказалось спальника. Но присутствовало некоторое количество конопли и запас круп на три дня. Чего лишнее-то тащить париться? Они оба чувствовали себя конкистадорами. Ну первый, тот, конечно, бывал в тайге. А второй… Впрочем, ему было всё равно. Как и первому.
На Пипецком озере они расспросили егерей, куда идти. Им сказали: да, вот там-то и там-то начинается тропа, и если с неё не сбиться, и если зверь не съест, и если снег не выпадет, то, в принципе, можно дойти до истоков реки Ибукани, которая есть левый приток Великого Хема. И сплавиться в Подбеловодье. А там уже люди.
И Масик с Власиком пошли. Они пошли по тропе, созерцая сказочные красоты местной природы. Пипецкое озеро, жемчужина Центроянья (так его, кажется, называют в рекламных проспектах), скрылось за замшелыми стволами кедров и пихт. Они шли, шли и на следующий день сбились с тропы. Они её потеряли. Это, вообще-то, очень легко. Таёжные тропы такие странные: то широкие и торные, как дорога, то едва заметные, как пересыхающий ручеёк. А то и вовсе исчезают, чтобы вдруг вынырнуть через пару сотен метров, во-он за тем непролазным буреломом.