Какой-то хаос и вереница неясностей.
То ли дело «Собачье сердце» или «Роковые яйца», где все-все-все детали осмыслены и увязаны в прочный узел!
И тем не менее для всего мира Булгаков прежде всего автор «Мастера и Маргариты».
И это навсегда.
Потому что в этом недостроенном романе содержится что-то такое, чего нет в других произведениях этого автора, да и во всей мировой литературе.
Необъяснимо притягательная тайна.
Может быть, всё дело в словах про то, что человек внезапно смертен?
Хотя, в общем-то, это всем известная истина.
Или фокус в том, что мы видим Голгофу и Человека на кресте с неожиданного ракурса — глазами Пилата?
Или в самой недоделанности секрет? Открывается тайная дверца там, где не ожидаешь, и световой лучик зовёт в иное пространство?
Непонятно. Не знаю.
Во всяком случае, эта книга написана не так, как все предшествующие произведения Булгакова, а ровно наоборот.
Она взята откуда-то оттуда.
Пока я рассуждал таким образом, в мутном оконном стекле соткался из световых капелек дантеобразный лик Сосноры. И специфический голос произнёс:
— Всякий большой поэт или писатель в конце концов пишет сам на себя антикнигу. Полную противоположность тому, чем занимался всю жизнь.
— Вы, пожалуй, как обычно, малость заостряете, Виктор Александрович. Может быть, не всякий. Но, в общем-то, да.
Вот Гоголь: «Вечера на хуторе…» и «Миргород» с «Ревизором» — а в итоге «Выбранные места из переписки с друзьями». Или Блок: «Двенадцатью» зачёркивает всё написанное ранее и умолкает. Да вот и гумилёвский «Заблудившийся трамвай» по отношению к предшествующему стихотворчеству и акмеизму — очевидное «анти».
Или у Пушкина «Медный всадник». Во всех пушкинских произведениях — позитив и бодрость духа, и если уж не полный хеппи-энд, то, во всяком случае, свет в финале. А в последней поэме — безысходная погибель ни в чём не повинного человека. И на его костях — помпезные парады и бег санок вдоль Невы широкой.
Мы сейчас как раз приземляемся вместе с трамваем примерно там, где бегал взъерошенный Евгений и где Гумилев узрел свой серый газон, — на Васильевском острове.
А до этого Евгений, как известно, созерцал стихию и памятник основателю города с крыльца дома Лобанова-Ростовского, где с подъятой лапой, как живые, стоят два льва сторожевые. И вот что интересно. Если мы проведём линию, прямую, как напряжённый взгляд, от крыльца оного дома через Медного всадника, то получим вектор, отчётливо указывающий на Смоленское кладбище, точнее на его северо-восточные ворота и церковь Воскресения Христова перед воротами. В этой церкви через неполных девяносто семь лет после события с Евгением будут отпевать Александра Блока.