Вот, представляете, Грин и Аверченко поднимаются по лестнице дома десять по Сапёрному переулку. А сверху как раз спускается молодая рыжеватая Цветаева в сопровождении, допустим, большеглазого Кузмина. А так как Кузмин знаком со всеми, в том числе и с Аверченко, то они останавливаются, обмениваются приветствиями и знакомят Цветаеву с Грином. И Цветаева, например, влюбляется в Грина. Она вообще любила влюбляться, особенно по молодости лет. И далее разыгрывается фантастический роман: мрачный запойный Грин с тюремным прошлым — и вдохновенная Марина, дочь директора Пушкинского музея изящных искусств…

Но нет, Грин всё-таки был не в её вкусе. Она в ту пору любила худеньких огненноликих мужчин, отчасти похожих на моего отца или на Владимира Лозина-Лозинского. И, самое главное, чуть не забыл: Тэффи съехала с квартиры в Сапёрном, кажется, ещё в 1911 году, за четыре года до появления в этом доме Цветаевой.

Так что наш умопомрачительный сюжет умирает, разбившись о непоправимые несовпадения времени и места.

И от него остаётся в качестве послевкусия одна мысль: люди с их умом и волей представляют собой листья, гонимые ветром, и это просто поразительно.

Вот, например, Цветаева. И Грин.

Они, конечно, не пара. «Алые паруса» — и «Тоска по родине! Давно разоблачённая морока…» Но если посмотреть на их фотографии двадцатых годов, то можно увидеть нечто схожее во взгляде. И она и он смотрят с тревожной безнадёжностью и с некоей потусторонней мудростью.

Так, наверно, смотрел бы на нас осенний кленовый лист, если бы имел человечьи глаза. Он бы своим взглядом как бы говорил нам: «Я знаю, я был создан прекрасным, для полёта и для бескрайней воли. Но набежали ветры, нагрянул холод, меня оторвало от ветки и понесло, я пожелтел и высох, меня несёт куда-то в неизвестность. Полёт и воля даны мне, но они оказались совсем не те и не то, о чём я грезил. И я теперь сам не ведаю, кто я таков и где мне покой и пристанище».

И ещё. На вопрос «Что нас ожидает?» он ответил бы: «Все вы умрёте».

Ах, извините, опять я перепутал. Это не лист, это Ксаверий так ответил на данный вопрос. В романе Грина «Золотая цепь» Ксаверий — механическая говорящая кукла. Как всякий механизм, он один раз в пределах круга бывает абсолютно точен.

Взгляд на фотографиях Цветаевой и Грина двадцатых годов такой, как будто они оба только что задали вопрос Ксаверию и услышали ответ.

Это, впрочем, неудивительно, если вспомнить, что они к тому времени пережили и что их ожидает впереди.

Её ожидает возвращение на немилую родину, исчезновение мужа и дочери во чреве НКВД, самодельная петля и неведомое захоронение. Его — судебные тяжбы с издателями, непечатание, запои, безденежье и рак желудка.

Причём Грин — ладно, он сам всю первую половину жизни искал приключений на свою голову и вторую половину расплачивался за это. Тяжело пьющий человек, у которого за плечами солдатчина, гауптвахта, побег, несколько тюрем, ссылка на север, ночёвки под открытым небом и покушение на убийство. Он к тому времени, когда приобрёл тот самый углублённый взгляд, всего-навсего несколько раз чуть не умер от голода и один раз от тифа. И у него не было детей и вообще родных и близких (кроме жены и тёщи), которых слишком уж обидно было бы терять.

Но Марина, профессорская дочка, девочка из хорошей семьи!

Вот у неё в жизни до поры до времени всё хорошо и прекрасно. Правда, осиротела рано, но это, в общем-то, естественно и в порядке вещей. Она до того, как полностью осиротеть, успела выскочить замуж, и совершенно по любви. И дети у неё: девочка и девочка. И успех у мужчин и женщин. И положение в обществе. И намечается успех со стихами. Во всяких салонах и журналах её уже принимают как свою. И есть деньги, родня, квартира и прислуга.

И вдруг — в который уже раз это «вдруг» в нашей истории! — революция. Муж уходит в офицеры и попадает к белым. А она в Москве, каковая оказывается у красных. Муж исчезает в водовороте событий, и она четыре года ничего не знает о нём. А тут голод, тиф, расстрелы и разруха. И она теряет ребёнка. То есть в прямом смысле теряет: сдала обеих девочек, Алю и Иру, в детский дом, а там их уморили голодом. Старшая, Аля, правда, выжила, как бы потерялась и нашлась, а маленькая Ира умерла. А потом вдруг выясняется, что муж жив и пребывает за границей. И Марина, бросив всё, захватив только дочку, уезжает из этого советского кошмара туда, к мужу. И вот её несёт, как лист, из Москвы в Берлин, из Берлина в Прагу, из Праги в Париж. А там ни работы, ни денег, муж болеет, стихи никому не нужны и есть нечего…

Как всё разительно изменилось!

Как пушкинский Евгений: вчера вечером мечтательно предвкушал грядущее счастье, а сегодня утром бежит стремглав, не помня ничего, изнемогая от мучений, туда, где ничего хорошего и впереди ещё того хуже.