Вот так и живите дальше, в счастье, всю долгую жизнь, и отправьтесь туда, в горы, по дороге в вечный мир, рука об руку, в один день и час! И пёсик за вами следом.

Но получилось немножко по-другому.

Беда с этим счастьем. Не даётся оно Адаму и Еве. Андрею и Вере.

Ну вот, они поженились. А ему, моему отцу, Анджею (Андрею в русской версии), надо возвращаться в Польшу. Его же послали учиться за казённый счёт, и теперь следовало вернуться и работать, преподавать чего-то там такое философское, по распределению. А был закон в советской стране, что жить можно либо тут, либо там. То есть нельзя ездить туда-сюда и существовать на две страны. Если женился на иностранке — так пусть она тут прописывается или же проваливайте оба за границу. То же если вышла за иностранца замуж. Либо там, либо тут. Нет, конечно, можно и так: он тут, а она там. Или наоборот. Но видеться вы будете нечасто, так как для пересечения границы потребна виза. А визу нужно ещё получить, пройдя все длинные формальности. И срок её ограничен. Кажется, не свыше трёх месяцев и не чаще чем раз в два года. Это я точно не помню. Но ограничения были.

То есть, чтобы жить вместе, нужно выбирать, с какой стороны рвать все связи: со стороны мужа или со стороны жены. Потому что получить визу для поездки к родственникам ещё труднее, а срок ещё меньше. И не только никакого интернета, но и телефонной связи с заграницей практически не было. Пишите письма.

Возможно, Андрей, у которого родных и близких осталось после войны немного, и согласился бы порвать с оставшимися и переехать в СССР. Но он был обязан отрабатывать в Польше свою учёбу. И потом, где им, Андрею и Вере, собственно, тут жить? В большой, пыльной, освоенной тараканами коммунальной квартире номер три, в доме шестьдесят по улице Некрасова, где у нашего семейства осталось две комнаты: большущая столовая и узкий тёмный бывший будуар? Ну можно, конечно… Любовь, она, говорят, всё преодолевает…

В общем, я не знаю всех подробностей. Андрей уехал в Варшаву. Вера приезжала к нему, когда давали визу. Видимо, думала уже насовсем туда перебраться. Но всё-таки тут родственники. Помните — те, что сидели вокруг стола в моём блокадном сновидении. Бабушка Вера, дядя Коля, крёстная Аня… Очень уж они были друг к другу привязаны. Они вместе выжили в блокаду и во время репрессий. Им трудно было разлучиться.

Ситуация зависла в неопределённом состоянии.

Тут надо было, конечно, кого-то возненавидеть, чтобы принять решение.

Вообще, чтобы принять решение, нужно возненавидеть. Или возлюбить. Или то и другое одновременно.

Но в Советской стране не читали Евангелие и Вера не очень-то знала про возненавидеть и возлюбить.

Пока она думала, как быть и что делать, в один хмурый ноябрьский день её отвезли по скорой в «Снегирёвку» — в родильный дом, что на Надеждинской. И там я родился, и там меня потеряли и нашли… Ну это вы знаете.

Однако фактом своего рождения я сразу бухнул большую гирю на чашу весов. Потому что отпустить Верочку в неведомую заграницу родственники ещё как-то могли, но с нею ещё и меня, потерявшегося и обретённого, — не могли никак. Да и маме с младенцем труднее стало решиться и их всех возненавидеть.

В общем, мы остались тут.

И получается, что, родившись, я взял и разлучил окончательно моих родителей.

То есть они, конечно, оставались в браке и даже по-прежнему любили друг друга. Они, вообще-то, очень любили друг друга, это видно даже на фотографии. Но жить вместе не получилось. А через три года мой отец умер. Как и почему — этого я не знаю.

Умер один, в пустой квартире, в Варшаве.

Вот они и разлучились. Окончательно или нет?