– Не разбив яйца… – хохотнул старший и тут же посерьезнел. – Ту, которая в банке стеклянной, сколько уже мучаешь?

– А, эта? – кивнул в сторону стола Кащей-младший. – Я тут аппарат собрал по схеме. Дорабатываю, вот. Но дохнут. Дохнут одна за другой.

– Хм… – старший брат подошел к склянке и постучал по стеклу пальцами, – да эта вроде б то живенько выглядит. Скачет, как кенгура заморская.

– Куда скачет? – зевая и потягиваясь в кресле, спросил Кащей-младший.

– Ну вон, прыгает, дура, башкой об железку бьется, – старший брат посмотрел на младшего. – Правильно ты крышку камешком придавил. Убежала бы!

До младшего, наконец-то, дошел смысл сказанного старшим.

– Да ладно! – закричал он, вскакивая с кресла и подбегая к емкости.

Если не брать в расчет шелушащихся струпьями проплешин по всему телу, крыса чувствовала себя отдохнувшей, а судя по бесшумным скачкам и полному игнорированию людей за стеклом, оставаться в склянке она не планировала.

– А где яблоко?

– Какое яблоко? – опешил Кащей-старший и на всякий случай сообщил: – Я не брал!

Младший брат посмотрел на крысу в банке с одной стороны, затем с другой, радостно хлопнул себя ладонью по бедру и побежал к стоящему у стены буфету. Достал оттуда засохший пряник.

– Я понял, брат! – сообщил он, приподнимая лист металла и просовывая в банку пряник. – Какой же я дурак! Вот смотри…

Крыса, учуяв запах еды, перестала скакать и набросилась на пряник. По мере поедания рубцы на голой коже зверька словно таяли, превращаясь в проплешины голой нежно-розовой кожи, на которой тут же пробивалась серая шерстка.

– Что понял-то? – недоуменно глядя на метаморфозы, происходящие с крысой, поинтересовался старший брат.

– Вот, смотри, – Кащей-младший вновь приподнял крышку и запустил руку в банку, отрывая заметно похорошевшую крысу от остатков пряника и сжимая ее в руке. – Все ж просто!

Поглаживая ладонью залысину, Кащей-старший наблюдал за тем, как младший брат, сжимая в руке отчаянно пищащую крысу, прижал зверушку к столу, дотянулся свободной рукой до лежащего подле тесака и резким движением вспорол грызуну брюхо. Писк поднялся на невыносимо высокую ноту и тут же стих. На стол из брюшка вывалились потроха, и вокруг агонизирующего тельца стала растекаться буро-красная лужица.

– Да ты затейник! – зааплодировал Старший. – Но почему-то мне кажется, еще более ебнутый, чем я. У меня все понятно: подчинить, покорить, наказать. Потому что доминировать люблю. А ты – просто маньяк. Вот какой толк в том, что ты над крысой издеваешься?

– Погоди, смотри!

Младший вновь побежал к буфету и достал оттуда банку с пшеницей, горсть которой насыпал сантиметрах в двадцати от мордочки умирающей крысы. Невзирая на агонию, грызун, едва перебирая лапками, пополз к зерну, волоча за собой вывернутые наружу потроха, оставляющие влажный грязно-красный след на грубо подогнанных друг к другу деревянных досках стола. Одна кровавая ниточка кишок зацепилась за торчащий из доски сучок, но зверек продолжал упорно скрести лапками в сторону пищи до тех пор, пока ниточка не лопнула, позволив продвигаться дальше. Из обоих концов тоненькой кишки полезло, смешиваясь с кровью, крысиное дерьмо, а зверек продолжал двигаться, пока не добрался до еды. А достигнув цели, принялся, похрустывая зернышками, жрать.

– Младшенький, ты чистой воды маньяк! Прибей ее, чтобы не мучилась! Издеваться над животными без цели…