Вернувшись 9 (22) марта во дворец, царь ожидал почти сразу увидеть Мордвинова и герцога Лейхтенбергского. Не увидев, осведомился у своего личного камердинера Волкова. Волков обратился к обер-гофмаршалу двора графу Бенкендорфу. «Скажите его величеству, – ответил граф, – что они не пришли и уже не придут». По свидетельству камердинера, «его величество даже глазом не моргнул, просто сказал, очень хорошо, а между прочим, Мордвинов был его любимым адъютантом. Что касается другого фаворита, Саблина, среди войск, окружавших дворец во время революции, была и его часть (гардемарины). Я там видел очень многих офицеров, но Саблин никогда больше не появлялся перед императорской фамилией».
Немногочисленные по-настоящему преданные придворные оставались с семьей до конца. Однако подобная личная верность не имела большого значения в условиях политической изоляции царя от народа.
Гораздо позже, после прихода к власти большевиков, многие «убежденные монархисты», оказавшиеся в изгнании, метали громы и молнии против революционных злодейств и преступлений Временного правительства по отношению к «священной» особе императора. Даже упрекали революционеров за арест царя.
Следует признать, что последний не представлял никакой угрозы режиму, уже не служил политическим символом, способным обрести защитников, а превратился в простое частное лицо. И действительно, абсолютно безопасный низложенный монарх был арестован Временным правительством вовсе не в качестве политического противника. Напротив, мы без тени сомнения знали и чувствовали, что Николай II совершенно беззащитен, ибо во время царствования вдруг совсем позабыл о стране и народе. В результате сложилась фактически беспрецедентная ситуация. Революционное правительство, «взявшее» власть над огромной империей, не только предоставило свергнутому государю сразу после отречения полную свободу вместе со свитой и личным конвоем, но даже разрешило проследовать без всякого надзора в Ставку Верховного главнокомандующего – сердце и мозг армии. К нему позволили приехать матери – вдовствующей императрице, – сестрам, родственникам, которые того желали. Могу засвидетельствовать, что ни князь Львов (в то время председатель Временного правительства), ни один из его коллег-министров никогда не опасались, что в результате съезда бывшей императорской фамилии возникнет существенная опасность для новых властей. Последние дни пребывания царя в Могилеве укрепили нашу уверенность в этом.
Николай II вернулся из Пскова в Могилев вечером 3 (16) марта и оставался там до 5 часов вечера 8 (21) марта, почти пять дней. Однако ни ему самому, ни великим князьям, придворным, генералам, солдатам, народу никогда даже в голову не приходило видеть здесь политическое событие, попытку реставрации монархии. Никогда!
Как обычно, бывшего государя встретил на станции начальник его штаба генерал Алексеев, доставив в открытом автомобиле в резиденцию губернатора, где он остановился. Там царь вел прежний привычный образ жизни, с одной, может быть, разницей: вместо скучных докладов и министерских телеграмм обсуждение с генералом Алексеевым действий Временного правительства. Можно сказать, в Могилеве царила старая приятная рутина. После завтрака из Киева специальным поездом прибыла вдовствующая императрица. Снова царь по привычке отправился встречать ее на станцию без сопровождения. Сын с матерью обнялись, долго говорили с глазу на глаз в вагоне императрицы – беседа навсегда осталась тайной. Когда через два часа в вагон вошли другие члены императорской фамилии, императрица горько плакала, а сын ее молча курил, упорно глядя в пол, как всегда делал в неприятных обстоятельствах. Потом вернулись к официальному будничному распорядку. Позавтракали, касаясь всевозможных тем, кроме одной, столь мучительной, жизненно важной для всех собеседников. После завтрака отправились в автомобильную прогулку, пообедали, наконец, легли спать.
На следующий день бывший Верховный главнокомандующий официально простился со своим штабом и Ставкой. Скромный зал губернаторского дома был набит битком. Присутствовало все высшее армейское командование. Стояла торжественная скорбная тишина. Открылась дверь императорского кабинета, вышел царь в сопровождении обер-гофмаршала двора, дворцового коменданта и адъютантов. Держался, как всегда, спокойно и твердо, с едва заметной смущенной улыбкой на губах. Все глаза следили за трагическим явлением.
Николай произнес простые – слишком простые – прощальные слова…
Многие старые верные слуги плакали, но как будто оплакивали безвозвратную потерю. Никому не хватило духу стряхнуть точно парализовавшие всех колдовские чары и крикнуть: «Постойте, государь! Ваш брат отказывается от престола, надо заново пересмотреть решение, нельзя оставлять империю без рулевого. Все мы, здесь присутствующие, готовы энергично поддерживать вас до конца». Никто этого не сказал, никто даже не подумал об этом, потому что все знали без тени сомнения, что возврат назад невозможен.
Вечер бывший главнокомандующий провел в близком кругу за беседой, вспоминая прошлое, гадая о будущем, высказывая неопределенные намерения куда-нибудь поехать – за границу или в Крым, – тревожась о жене и детях, надеясь их скоро увидеть. Вокруг в ярко освещенном городе бурлили радостные толпы, не вспоминая о призраках, бродивших в губернаторском доме.
На следующий день, когда царь был в своем рабочем кабинете, под окнами Генеральный штаб и городской гарнизон готовились присягать Временному правительству на маленьком парадном плацу перед резиденцией. Старая, хорошо знакомая церемония: войска выстраиваются в каре вокруг алтаря и духовенства, за которыми особняком стоит группа военачальников – генерал Алексеев, великие князья, генералы, адъютанты. Читаются молитвы, и, если доходят до слуха царя, он впервые не слышит в них своего имени. Молитвы окончены, подняты руки, великие князья и генералы автоматически повторяют слова присяги на верность новому презренному правительству. После церемонии все расходятся в строгом спокойном порядке религиозного шествия. Никто не взглянул на окна резиденции, никто не крикнул царю, прося выйти к солдатам.
Наконец визит кончился. Длился он четыре дня, пришла пора возвращаться в Царское Село к семье. Последний завтрак в обеденном вагон-салоне императрицы. Неподалеку на пути из депо стоял готовый к отправке поезд императора.
Ровно в три часа на могилевский вокзал прибыл посланный из Петербурга специальный конвой и четыре представителя Думы, в том числе мой ближайший друг и коллега по парламенту В. М. Вершинин, которому впоследствии предстояло сопровождать царя в Тобольск. Огромная толпа приветствовала депутатов, звучали речи, восклицания. Может быть, их слышал царь, завтракая в вагоне матери. Впервые в его присутствии звучали здравицы не в его честь.
Думские представители приехали в автомобиле в Ставку к генералу Алексееву, предъявив постановление Думы о лишении царя свободы, которой тот еще пользовался. Генерал пока не знал, что князь Львов уже сообщил по прямому проводу о причинах, которые вынудили Временное правительство пойти на подобную меру. Алексеев ограничился замечанием, что поезд императора готов отправиться туда, куда прикажут депутаты.
Сопровождение царя составили сорок семь человек свиты и прислуги. Депутатам представили на рассмотрение список, откуда был исключен лишь один адмирал Нилов. Император уже лично вычеркнул министра двора графа Фредерикса и дворцового коменданта Воейкова, услышав от Алексеева, что их имена у всех вызывают особенное негодование.
К четырем часам думские депутаты и генерал приехали на станцию. Царь завтракал в вагон-салоне вдовствующей императрицы. Пришла пора прощания, по велению судьбы – навсегда, хотя мать с сыном выражали надежду на скорую встречу в Крыму или в Англии.
Истекли последние секунды. Царь на миг утратил самообладание, не смог, плача, вырваться из материнских объятий… Потом на лице его вновь появилась бесстрастная маска, он двинулся привычным ровным шагом, не оглядываясь, к своему поезду. Там подошел к окну. С другой стороны перрона мать тоже встала у окна, перекрестила его в знак благословения.
Депутаты заняли второй и последний вагоны. В их подчинении находился конвой всего из десятка солдат железнодорожного батальона.
Двери закрылись, начальник вокзала дал свисток. Царский поезд тронулся. На перроне стоял генерал Алексеев, другие высшие чины. Чуть поодаль простой народ. Никаких манифестаций, ни верноподданнических, ни враждебных, о чем позаботился Алексеев.
Состав императрицы-матери ушел почти сразу за поездом сына, только по направлению к Киеву. Больше их пути не пересекались.