Молниеносный крах системы власти, которую императрица Александра Федоровна упорно считала самодержавием вопреки всякой реальности, тем более примечателен, что еще 26 февраля (11 марта) никто и не ожидал никакой революции, никто не мечтал ни о какой республике. Более того, левые ждали новой волны реакции типа протопоповской, тогда как либералы и консерваторы с прогрессистами[12] твердо рассчитывали на уже готовившийся дворцовый переворот. Как политик, тесно и непосредственно связанный с деятельностью Думы – центра восстания в переломные дни с 27 февраля по 2 марта, – уверенно свидетельствую, что даже в полдень первого дня революции у нас фактически не было ни одного батальона, ни единого орудия. Окажись рядом рота пулеметчиков, по-настоящему преданная царю, она могла бы уничтожить всю Думу вместе с левыми и правыми. Единственная причина, по которой этого не случилось, заключается в том, что в целой Российской империи не нашлось такой роты.
Осмысливая сегодня факты с учетом не только наших, но и всех действий царского правительства и Ставки Верховного главнокомандующего, я должен напомнить, что в момент взрыва мы в Думе, на гребне волны, твердо верили в могущество старого режима, считая его в сто раз сильнее. В действительности он не оказывал ни малейшего сопротивления. Монархия пала, как сжатый колос, еще до организации сил новой России. Что бы ни говорили наши современники, факт подтвержден историей. Осуществилось предупреждение великого князя Александра. «Как ни странно, – писал он своему царственному кузену, – правительство сделало все возможное для возбуждения недовольства, и это прекрасно ему удалось. Мы станем свидетелями беспрецедентного зрелища революции сверху, не снизу».
Это письмо датировано 4 (17) февраля 1917 года.
Глава 7
Малая Вишера
То ли революция сверху, то ли самоубийство монархии совершилось 27 февраля (12 марта) 1917 года. Не осталось никаких признаков мгновенно и бесповоротно исчезнувшего мира – монархии вместе с ее властным аппаратом. 27 февраля прежняя спокойная жизнь, следуя заведенному ритму, продолжалась лишь в Ставке Верховного главнокомандующего в Могилеве. Только к вечеру, прямо перед обедом, когда все гвардейские полки перешли один за другим на сторону Думы, генерал Алексеев доложил императору о серьезных беспорядках в санкт-петербургском гарнизоне. Проходя мимо министра двора, он шепнул: «Дурные вести». Императорское окружение в мгновение ока лишилось беспечности и веселости. Дворцовый комендант, так радостно суетившийся еще утром, бегал теперь, «как сумасшедший, с выпученными глазами».
Обед прошел в общем мрачном молчании. Вскоре после его окончания царь вызвал к себе в кабинет генерала Иванова для согласования плана «умиротворения» столицы. Около полуночи дворцовый комендант передал нескольким свитским приказ императора приготовиться к немедленному отъезду в Царское Село.
Тем временем в Царском Селе вечером 27-го «со стороны казарм слышались орудийные залпы и выстрелы, – пишет дочь императорского врача Боткина. – Сразу послали за новостями старика дворецкого Ивана Капитоновича, а мы с хозяйкой дома сидели при свете единственной лампы, внимательно и боязливо прислушиваясь к шуму на улице. Тут вернулся Иван Капитонович с сообщением о восстании в 1-м стрелковом полку и среди артиллеристов, хотя в других пока все спокойно… Вскоре мы узнали о массовом бунте, о том, что пулеметчики и броневики идут из Санкт-Петербурга в Царское Село атаковать дворец… Ночью артиллеристы и стрелки 1-й роты ушли искать и звать другие части на помощь. Люди плакали, слушая обвинения в адрес старых офицеров, но в конце концов большей частью присоединялись к бунтовщикам. На стрелках 1-й роты лежит основная ответственность за беспорядки в Царском Селе. Из Санкт-Петербурга прибыли милиционеры с белыми повязками на рукавах, объявив, что всякий встреченный на улице пьяный будет расстрелян. Впрочем, этот приказ не всегда исполнялся. Надушенная, нарумяненная императорская охрана скакала по улицам с красными лентами, в мгновение ока забыв о своем особом положении при дворе, о преданности и любви к их величествам».
Кстати сказать, замечание дочери Боткина об измене конвоя напоминает мне поразительное свидетельство А. И. Гучкова, первого военного министра Временного правительства, который всю жизнь был прекрасным рассказчиком. Он долго играл главную роль в Третьей Думе, будучи ее председателем. В 1908–1909 годах там обсуждалась реорганизация управления казачьими территориями, и делегация казаков прибыла в Санкт-Петербург, чтобы встретиться с царскими министрами и царем.
На аудиенцию к императору в Царском Селе их сопровождал казачий эскорт, естественно проверенный и отобранный по признаку преданности и надежности. Впоследствии делегаты признавались Гучкову, что их ошеломило поведение конвойных. Вместо безоговорочного почтения к монаршей особе, из уст драгоценных любимцев царя и царицы звучала лишь убийственная критика и необычайно злобные преувеличенные отзывы о распутинской деятельности при дворе. Поэтому Гучков без особого удивления увидел, как императорский конвой добровольно подчинился Думе на второй день революции, поспешив арестовать офицеров, которые отказались «присоединиться к народу».
Впрочем, изменил не только конвой.
Около полудня 28 февраля революционные силы взяли под стражу саму царицу с детьми (еще болевшими корью). Временный комитет поручил проследить за содержанием императорской семьи члену Думы И. П. Демидову, который убедился, что их немедленно покинули почти все слуги. Царице пришлось одной ухаживать за больными детьми. Начальник дворцовой охраны полковник фон Гроттен попросил Демидова сообщить новым властям в Санкт-Петербург, что царскую семью необходимо куда-нибудь перевести, позаботившись о ее защите от возможных эксцессов со стороны местного гарнизона. Между тем в гарнизоне служили люди, тщательно отбиравшиеся на протяжении многих лет, которые должны были стать главной опорой монархии.
Вновь вернемся теперь в Могилев в Ставку Верховного главнокомандующего. 28-го около 5 утра два специальных состава под литерами «А» и «Б», один предназначенный лично для царя, другой для свиты, тронулись из Могилева к Царскому Селу. В 3 часа дня царь отправил царице спокойную уверенную телеграмму: «Ушли из Могилева в 5 утра. Мысленно постоянно с тобой. Погода прекрасная. Надеюсь, что вы хорошо себя чувствуете и спокойны, много войск послано с фронта».
Я уже описывал перемены, происходившие в тот момент в императорской резиденции; так что можно себе представить, как «спокойна» была царица!
Если бы царь собственной персоной явился в Царское Село, где уже кипели страсти, он мог бы оказаться в самом критическом положении, – это теперь ясно всем. Блокируя пути перед литерными составами «А» и «Б», думский Временный комитет фактически оказал царю огромную услугу. Но в то время в пылу борьбы мы не имели ни малейшего представления о реальном положении дел. В Санкт-Петербурге мы занимали довольно прочное положение, в ближайших столичных окрестностях тоже было нечего опасаться, однако ситуация в стране, особенно в Москве, откуда еще не поступало известий, оставалась совершенно неясной. Передвижения государя по-настоящему озадачивали. Зачем он поехал из Могилева в Царское Село? На самом деле в минуту отъезда он сам не знал, то ли едет подавлять восстание, то ли договариваться с Думой. Тем временем мы сочли наилучшим решением преградить ему путь. Назначенный Думой комиссар Министерства путей сообщения уже отдал распоряжение всем начальникам железных дорог следить за специальными составами и отсылать их в направлении, указанном комиссаром. Все это напоминало какую-то непонятную игру.
Сообщили, что литерные составы приближаются к станции Бологое, то есть хотят пробиться на Николаевскую линию где-то на полпути между Санкт-Петербургом и Москвой. Военный комендант Москвы был махровым реакционером. Искал ли царь спасения в старой, традиционно патриотичной столице, сворачивая с пути к Царскому Селу на Бологое, избегая Санкт-Петербурга?.. Наряду с поступавшими к нам отрывочными сведениями циркулировала масса туманных и невразумительных слухов. Впрочем, в Бологое были переданы распоряжения. Молчание… Потом новое сообщение: царские поезда дошли до Малой Вишеры по дороге на Санкт-Петербург, где свернули на Бологое и Дно. Неизвестно, чем было вызвано такое решение.
Часы бежали, настала и почти закончилась ночь. Наконец пришла новость о движении поездов к Пскову. Того лучше: в Пскове располагался Генеральный штаб Северного фронта. Царь явно хочет добраться до армии.
Увлекательная игра в кошки-мышки длилась не один час. В императорском поезде сильно нервничали, не имея возможности сразу попасть туда, куда хочется.
Такое у нас в Думе складывалось впечатление от маневров поездов «А» и «Б».
Что же происходило в действительности?