Аллен Гинзберг был так восхищен, что написал лично Райху с просьбой помочь ему, гомосексуалу, справиться с непроходящей меланхолией и депрессией. Райх отказывался лечить геев, но Илзе, выполнявшая функции одновременно секретарши и лаборантки, предложила Гинзбергу в ответном письме трех других специалистов, последователей Райха. Гинзберг выбрал Алана Котта, который дважды в неделю проводил с ним сеансы терапии в оргонном аккумуляторе, буквальном чулане, из которого он совершит решительный каминг-аут[167] перед своим отцом зимой 1947 года.
Хотя Берроуз говорил Гинзбергу, что не доверяет «этим генитальным гетерорайхианцам отсюда и до Бенни Граффа»[168], его тоже завораживали идеи Райха о раке и броне характера. Он построил свой первый из многих оргонный аккумулятор в апельсиновой роще в городе Фарр в Техасе весной 1949 года после прочтения «Биопатии рака» Райха, которая вышла в предыдущем году и включала в себя инструкции по сборке аккумулятора. Берроуз медитировал в нем голым и испытал череду феерических оргазмов. «Говорю тебе, Джек, – писал он Керуаку восторженно, – он единственный во всем анализе, кто
Джеймс Болдуин пишет в «Новом потерянном поколении» – отрезвляющем рассказе о том времени и его перевозбужденных героях, что зерна идей Райха упали на плодородную почву. Война вытравила в людях стремление к политическому активизму и обострила тягу к удовольствиям. Идея, что сексуальное освобождение – это путь к общественным переменам, выглядела крайне привлекательной. «У меня складывалось ощущение, – вспоминает Болдуин, – что люди отказались от идеи улучшения мира через политику в пользу идеи улучшения мира через психологическое и сексуальное здоровье – как грешники приходят к Богу на христианских собраниях»[171]. Адепты свободной любви излучали эйфорию, но Болдуину казалось, что они устремили всё внимание внутрь, стали закрытыми, менее щедрыми и восприимчивыми в вакууме собственных интересов, – так можно было бы описать и самого Райха.
К бесконечному огорчению Райха, его идеи стали теоретической основой хипповой, сексуально раскованной контркультуры, к которой сам он относился с подозрением, если не с откровенной неприязнью. Он не чувствовал себя в своей тарелке среди богемы Гринвич-Виллиджа и в 1950 году вновь сменил место деятельности, переехав с Илзе, их новорожденным сыном Питером, своей взрослой дочерью Евой и несколькими помощниками на окраину Рэнджли, городка в Мэне, где он впервые увидел оргонную энергию.
Он окрестил свое новое царство Оргононом (отсюда журчащая первая строчка песни Кейт Буш «Cloudbusting»: «I still dream of Orgonon»[172]). Он представлял, что здесь будет центр управления новой смелой науки об оргоне, которая однажды положит конец раку и войне (еще он трогательно отмечал, что в Мэне он медленнее набирает вес, чем в Нью-Йорке). Райх планировал построить университет, больницу, даже завод по производству оргонных аккумуляторов, но в действительности его проект ограничился модернистским зданием Обсерватории оргонной энергии, по совместительству семейным домом, и лабораторией у подножия холма, где занимались исследованиями его студенты и коллеги. На фотографии времен бурного расцвета этого места Райх в клетчатой рубашке выступает перед группой молодых людей строгого вида в лаборатории, оснащенной загадочными блестящими аппаратами.
Оргонон, может, и напоминал штаб-квартиру бондовского злодея, затерянную высоко в холмах над холодными синими водами пруда Додж, но его стены не защищали от проверок и вторжений. В 1947 году красивая журналистка и якобы активистка по защите прав потребителей по имени Милдред Эди Брэди взяла у ничего не подозревающего Райха интервью для разоблачительных статей в «Харперс Магазин» и «Нью Репаблик». Она объявила его лидером «нового культа секса и анархии»[173], хотя анархистом он никогда не был, а порнографию и распущенность бит-поколения считал признаком хронической сексуальной дисфункции, а не примером для подражания. В довершение она обвинила его в продаже шарлатанского устройства – ящика, который лечит все болезни, от рака до простуды.
Эти статьи, а вслед за ними многие их вторичные версии открыли Райха для массовой аудитории (по свидетельству Кристофера Тёрнера, «Психология масс и фашизм» в 1949 году стала самой востребованной книгой Нью-Йоркской публичной библиотеки), но также привлекли к нему внимание Управления по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов – органа, ответственного за проверку медицинских приборов. Управление, разумеется, имело полное право усомниться в эффективности оргонного аккумулятора, но оно значительно переоценило опасность, которую аппарат представлял для общественности. В 1950 году существовало всего около трехсот аккумуляторов – самостоятельно собранных людьми, проданных или сданных Райхом в аренду. Хуже всего то, что главная мотивация кампании против Райха выходила далеко за рамки компетенции Управления. На протяжении расследования инспекторов не оставляло подозрение, что оргонные аккумуляторы – это только прикрытие для иной незаконной деятельности. Может, Райх снимал порно, эксплуатировал проституток или учил детей мастурбировать. Даже если он просто облегчал достижение оргазма для битников и интеллектуалов, он всё равно был пособником грязного и опасного аморального движения.
За следующие десять лет Управление потратило впечатляющие два миллиона долларов – четверть своего бюджета – на расследование дела Райха. Инспекторы отслеживали его письма, мониторили банковские операции и незаконно делали копии телеграмм, которые он отправлял друзьям. Тестированием оргонных аккумуляторов для Управления занимались доктора и медицинские факультеты университетов, а еще этот орган занимался сбором беспочвенных местных слухов о голых людях в Оргононе и расспрашивал сотрудниц, не говорит ли с ними Райх о сексе. В «Химическом пире», разгромной книге о множественных ошибках и непоследовательностях Управления (ее составили материалы, собранные под руководством Ральфа Нейдера), о деле Райха говорится: «В отношении относительно мелких нарушений особенно неугодных ему личностей Управление проявляло пугающее упорство»[174].
Десятого февраля 1954 года Управлением был выдвинут иск, по тексту которого Райх якобы утверждал, будто изобрел панацею чуть ли не для всего перечня человеческих заболеваний. Иск был составлен на основе примерно двадцати пяти историй болезни, описанных в книгах Райха. В этих историях часто упоминаются неудачные случаи лечения, и едва ли речь могла идти о панацее, но эти части текста Управление умышленно опустило. Райх, упрямый и охваченный паранойей, отказался явиться в суд. Он не стал даже указывать на неточности в иске и вместо этого написал надменное четырехстраничное письмо с отстаиванием своей свободы как ученого. (Куда более сильная в этом смысле запись в его дневнике от 13 декабря 1947 года: «Я требую своего права на неправоту»[175].)
Письмо не помогло. В соответствии с Федеральным законом о пищевых продуктах, лекарствах и косметических средствах судья наложил запрет на вывоз оргонных аккумуляторов за пределы штата и их рекламу в печатной продукции. Он также потребовал уничтожения всех книг, памфлетов и журналов, напечатанных в издательстве при Институте оргона, в том числе «Характера анализа» и «Борьбы молодежи за свои сексуальные интересы». Более того, Райху запретили дискутировать на тему существования оргонной энергии («…в дальнейшем обязан воздерживаться…»[176]), таким образом поставив крест на его интеллектуальной жизни.
Той зимой, загнанный в тупик внешними силами, он бежал в Аризону со своим десятилетним сыном Питером, вооружившись двумя «укротителями облаков». Питер, по прозвищу Пипс, рос солдатом воображаемой частной армии, сержантом Корпуса космических инженеров – «первых людей, вступивших в смертный бой с космическими кораблями»[177], как говорил его отец, большой поклонник громких титулов. После злополучного судебного запрета отец с сыном каждую ночь выезжали в пустыню и вели ожесточенные бои против тарелок пришельцев.
Райх всегда был крайне чувствителен к общественным настроениям, и его одержимость войной с неким врагом, будь то инопланетные захватчики или раковые клетки, отражала культурный и политический климат Америки того времени – постатомной эпохи черных списков и «Красной угрозы», ядерных испытаний на атолле Бикини и маккартизма, когда паранойя пропитывала ткань жизни нации, въедливая и вездесущая, как сигаретный дым.
Райх находился в плену собственной паранойи – среди пустыни, с самодельной пушкой – и при этом стал жертвой паранойи общественной, отчасти по причине своих взглядов на секс. В те годы страх перед диверсией и дегенеративностью воплотился главным образом в двух спаренных фигурах «коммуниста» и «извращенца», и, хотя Райх уже давно отрекся от коммунизма (он называл его красным фашизмом) и голосовал за республиканцев, он всё равно оставался подозрительным субъектом из-за угрозы, которую представляло его видение сексуальной свободы для репрессивного и реакционного порядка новой Америки Эйзенхауэра.
Агнес Мартин была на пятнадцать лет моложе Райха, но тоже жила в условиях угнетения и изобрела собственный спасительный «чулан». На плоскогорье в Нью-Мексико она искала не только уединения и свободы. Она возвела высокие стены молчания вокруг проблемных тем пола и сексуальности в попытке сбежать от реальности своего тела. В интервью она часто отказывалась называть себя женщиной и причислять к какой-либо категории, что в то время для многих было источником освободительного самоутверждения. Она постригла волосы под римского императора и носила бесполую униформу из фермерских комбинезонов и футболок – не то дошколенок, не то лесбиянка-буч. В 1973 году, когда Мендьета воссоздавала сцены изнасилования в Айове, а Дворкин дописывала «Ненависть к женщине», на вопрос о разнице между репутациями художников-женщин и художников-мужчин Мартин резко ответила: «Я не женщина, и меня не волнуют репутации» – и добавила еще более категорично: «Я не женщина, я дверная ручка»[178].
Несмотря на свои отношения с женщинами, она сопротивлялась и ярлыку лесбиянки тоже, и об ориентации Мартин ее любовницы открыто рассказали только после ее смерти. Не всем, конечно, обязательно выходить из чулана. Мы все вправе отказываться от обременяющих определений или сохранять тайну личной жизни, но публичная завеса тишины и утаивания вокруг вопроса об ориентации Мартин слишком часто трактуется поверхностно, без углубления в истинные причины.
В 1950 году, когда ей исполнилось тридцать восемь, в Америке развернулась охота на ведьм, по агрессивности и масштабам превосходящая атаку сенатора Маккарти на коммунистов, хоть и куда менее заметная в историческом контексте. Автор разоблачительного исторического труда «Лавандовая угроза» («The Lavender Scare») Дэвид К. Джонсон пишет, что чистка началась в том же году и точно так же, как и «Красная угроза»: слух о вражеских агентах в Государственном департаменте вызвал национальную панику. Только в 1950-х годах от семи до десяти тысяч федеральных работников потеряли работу из-за подозрения в гомосексуальности. Многие не могли найти новое место, многие покончили с собой. Одним из самых страшных этапов той чистки стал Указ президента № 10450, подписанный Эйзенхауэром 27 апреля 1953 года – через три месяца после вступления на пост. Указ запрещал гомосексуалам («половым извращенцам») работать в федеральных службах – наряду с наркоманами, алкоголиками, анархистами и прочими лицами, опасными для американского проекта.
Этот документ закрепил на законодательном уровне убеждение, что гомосексуальность по определению губительна и аморальна, что такие люди – индивидуалисты, по природе своей нелояльные к национальной семье, не говоря уж о том, какую угрозу они представляют для безопасности страны из-за своей уязвимости для шантажа. Несоответствие гендерным нормам тоже виделось особенно подозрительным, как демонстрирует анонимная записка от служащего к руководителю безопасности Госдепа от 13 марта 1953 года. Ее автор увидел потенциальную угрозу в восемнадцати сотрудниках департамента. У женщин, писал он, «низкий голос» и «очень узкие бедра», а одного мужчину он обвинил в «женственном цвете лица, эксцентричной дамской походке»[179]. Все эти наблюдения включили в личные карточки подозреваемых и использовали в дальнейшем расследовании.
В тот период многие штаты либо принимали новые законы, либо ужесточали существующие акты криминализации гомосексуального поведения. Наказания разнились от штрафов до десятилетий тюремного срока – просто за то, что ты занимался сексом с кем-то своего пола в своем же доме. Получив в 1955 году грант Вурлитцера, Мартин «пришла в ужас», как вспоминает ее спутница того времени Кристина Уилсон. «Она думала: если правда вскроется, ее карьере конец… В те дни приходилось всё скрывать настолько тщательно, насколько вообще возможно»[180]. Только тайна могла спасти в атмосфере подозрений и неприязни, когда один только произнесенный шепотом слух о «педике» или «лесбе» мог перечеркнуть целую жизнь.
Гомофобия проникла и в сферу здравоохранения тоже. В 1952 году Американская психиатрическая ассоциация опубликовала первое издание «Диагностического и статистического руководства по психическим расстройствам» (DSM-I) – невероятно авторитетный инструмент для определения того, что считать нормальным поведением, а что – отклонением. Среди заболеваний в нем числилась гомосексуальность (в категории «социопатические нарушения личности»[181]). В Калифорнии мужчин, обвиненных в добровольной содомии, могли отправить на пожизненное принудительное лечение в психиатрической больнице, где их подвергали электрошоковой терапии, кастрации и лоботомии – популярным «методам лечения» во многих других частях света. В 1968 году гомосексуальность переквалифицировали в половое отклонение, а в 1973 году, после многих лет активизма и сопротивления, ее наконец убрали из «Руководства» вовсе, хотя «нарушение сексуальной ориентации» и «эгодистоническая гомосексуальность» оставались в нем до конца 1980-х.
Это значит, что все десять лет жизни Мартин в Нью-Йорке, с 1957 по 1967 год, ее ориентация формально считалась патологией. Скрывала ли она ее во время своего принудительного лечения или ей повезло столкнуться с понимающими психиатрами, в любом случае гомосексуальность официально была признаком заболевания – симптомом вроде кататонии или слуховых галлюцинаций – и точно так же подвергалась лечению током. В 1959 году молодой Лу Рид прошел курс из двадцати четырех сессий электрошоковой терапии с промежутками в три дня в психиатрической больнице Кридмур в Куинс, в том числе из-за своей ориентации.