И действительно, ко времени путешествия все давно забыли о проповеди Мансура, призывавшего правоверных к священной войне, и о неблаговидных делах турка Ваапа, подосланного в Крым для разжигания ненависти еще осенью 1785 года. Уже в конце 1786 года правитель Тавриды Каховский докладывал, что «всё сие было пресечено не круто и не шумно».

Если не считать происков султана, засылавшего в Крым своих людей, а также «пророчеств» и проповедей некоторых мулл, смущавших правоверных, в Крыму было спокойно. Особым указом Екатерина сохраняла за татарами прежние земельные законы, по которым татарские крестьяне были свободны, помещикам не принадлежали и барщину отбывать были не обязаны. Этот же указ освобождал татар от рекрутской повинности. Магометанская религия объявлялась неприкосновенной, и даже часть доходов, собираемых с Крыма казной, должна была идти на содержание мечетей, медресе и т. п. Екатерина надеялась, как она сама выражалась, «поймать на уду» духовенство и правоверных, ныне ее ненавидящих. Что касается татарской знати, оставшейся в Крыму, то ее ласкали и ублажали. Молодым татарским князьям и сыновьям беев были открыты двери военных корпусов, их принимали даже в гвардию, давали ордена и награды.

Татары настроены были мирно. Еще на подступах к Тавриде ногайская конница своеобычным своим строем – полумесяцем – встречала шествие. Маленькие, быстрые их лошадки, кривые сабли, островерхие шапки и дикий, степной посвист напомнили путешественникам о временах, когда конница эта, не зная удержу и усталости, не зная препятствий и дорог, носилась по степи, уничтожая всё живое по пути.

Теперь ногайцы гарцевали вкруг екатерининского поезда с видом почетной охраны. Они сопровождали Екатерину до ворот древнего, когда-то неприступного Ор-Капу.

На старых перекопских воротах, ныне подновленных, было написано: «Предпослала страх и привнесла мир».

Путешественники вступили на землю Тавриды.

Как только вступили они на эту землю, их окружил тот мир восточных красок, звуков, костюмов и нравов, который, по мнению устроителей шествия, мог дать представление о побежденном ханстве.

Казалось, сама природа усилилась создать восточный колорит. Была средина мая, и степь расцветилась маками, желтофиолем и синим шалфеем. По огненно-пестрому полю шли полосы ковыля, на ветру придавая степи блеск и переливы атласные.

В степном Айдаре был приготовлен лагерь для отдыха. Палатки всевозможных цветов, выписанные из Персии, закупленные у знатных киргизов и ногайцев или просто сработанные в Петербурге, раскинулись по склону холма, вокруг шатра императрицы, сиявшего красным шелком и глазетовым подзором. Перед шатром лежали мысырские зеленоватые рогожки. Вход сторожили подростки-пажи в кафтанчиках, шитых золотом.

Екатерина была встречена в Айдаре татарским земским правлением во главе с наместником Мехметшабеем Ширинским. Здесь же были и знатнейшие Гаджа-Казы-ага и Казаскер-Муслядин-эфенди в старинных халатах, украшенных драгоценными мехами. Бей Ширинский произнес речь, которая была слаще шербетов и узорчатее тканей, поднесенных императрице.

По дороге в Бахчисарай навстречу шествию вылетела татарская конница, составленная из молодежи лучших и богатейших фамилий. «Бешлеи», или эскадроны, были подобраны по мастям лошадей, и в соответствии с мастью – костюм всадника: бархатные жилеты и нарукавники.

Когда тысяча татар, сверкая обнаженными саблями, тучей двинулась за экипажем, многим фрейлинам стало дурно, многие вельможи и дипломаты заволновались. Принц де Линь, глядя на обеспокоенные лица, сказал Сегюру: «Согласитесь, что было бы весьма странным приключением, которое наделало бы много шуму в Европе, если бы вдруг эти татары, нас окружающие, повели бы всех нас к любому порту, посадили бы августейшую Екатерину и августейшего императора римского Иосифа II на корабль и повезли бы всех в Константинополь, чтобы доставить некоторое удовольствие султану Абдул-Гамету».

Императрица и светлейший имели совершенно невозмутимый вид. Екатерина сохранила его даже тогда, когда уже близ Бахчисарая на повороте лошади ее вдруг понесли, и коляска грозила обрушиться с крутизны. Здесь произошло действие, потёмкинским церемониалом не предусмотренное. Татарские всадники собственными усилиями остановили лошадей и поддержали коляску.

Екатерина была чрезвычайно довольна блистательным своим въездом в столицу ханов. Она написала своему постоянному корреспонденту Гримму: «Всю дорогу нас конвоировали татары, а в нескольких верстах отсюда мы нашли всё, что только есть лучшего в Крыму, на коне. Картина была великолепная; предшествуемые, окруженные и сопровождаемые таким образом, в открытой коляске, в которой сидело восемь персон, мы въехали в Бахчисарай и остановились прямо во дворце ханов».

Бахчисарай сверкал золотом своих алемов[52], пестрел радугой красок подновленного дворца и новеньких домов в турецком духе на главной улице. Базар был полон товаров. Разряженный народ толпился повсюду. Откуда только взялись эти греки, опоясанные пестрыми кушаками, по обычаю черноморских рыбаков, эти болгары в строгих, темных сукнах, важные караимы и множество татар!

Император Иосиф нашел, что Бахчисарай похож на Геную, и был в восторге от пестрой толпы, тесных улиц, криков муэдзинов и пляски дервишей. Этот азиатский город производил впечатление живущего полнокровной жизнью, а не безлюдного и опустевшего, каким он был на самом деле.

Ворота дворца были распахнуты, и ханские музыканты извлекали из своих замысловатых инструментов протяжные и торжественные звуки. Вероятно, их исполняли во время выхода хана или в дни его побед.

Потёмкин показал резное окно над воротами.

– Здесь ранее выставлялись напоказ головы, которые хан за благо судил рубить, – сказал светлейший, присовокупив, что все эти минареты и всё это роскошное строение должны напомнить о сотнях лет страданий и бедствий, борьбы и, наконец, о победе и торжестве. Переводчик Мустафа Хурбеддин прочел несколько надписей, восхваляющих ханский дворец. Одна из них гласила: «Итак, если привлекательное это место мы назовем, как и быть должно, рудником радости, то каждое на него воззрение будет волнующимся морем наслаждения».

Большой и малый внутренние сады дворца напоминали о прежнем «эдеме», где хан и его жены предавались неге у журчащих фонтанов и водоемов с золотыми рыбками. Над городом и дворцом весь день звенели восточные мелодии, а с высоты минаретов звучали время от времени торжественные призывы. «Ваш Бахчисарай, – любезно оказал Сегюр, – напоминает тысячу и одну ночь».