В таких заботах и делах застала Потёмкина война.

Еще в июле 1787 года турецкая эскадра вышла из Биюк-дере[55], стамбульского порта, и направилась в сторону Крымского полуострова. Султан Абдул-Гамид обратился к правоверным, убеждая их пожертвовать всем, чтобы вернуть Крым и уничтожить русский флот. Быть может, тот, кого именовали «убежищем мира», и не решился бы выступить против России, но «друзья» Турции уверили его в победе. Послы Шуазель-Гуфье, Диц и Гексли советовали не откладывать военных действий и обещали поддержку со стороны Франции, Пруссии и Англии. Французские, английские и прусские инженеры принялись строить укрепления и оснащать турецкий флот европейской техникой. Главнокомандующим был назначен старый опытный моряк – капудан-паша Эски-Гассан, титулуемый Эль-Гази. Он принадлежал к турецкой знати и мог в любое время переступать «Порог Счастья», т. е., другими словами, он был любимцем султана. На него возлагали большие надежды, и действительно он привел черноморскую эскадру в хорошее состояние. С помощью тулонских верфей он имел флот из двадцати линейных кораблей и множества фелук, бригов и других мелких судов. Корабли его были легки на ходу, покрыты медной обшивкой и прекрасно вооружены. Никто в Стамбуле не сомневался в исходе войны.

Император Иосиф был неправ, когда утверждал, что Екатерина «спит и видит переведаться» с турками. Считая войну неизбежной и готовясь к ней, Екатерина ее не желала. Во всяком случае, она не думала ее начинать и была бы рада оттяжке. Она писала Потёмкину, что «весьма нужно протянуть два года, а то война прервет построение флота». Но поведение Турции не обещало ничего доброго, и были сделаны распоряжения по войскам и адмиралтейству. Контр-адмирал Мордвинов должен был держать флот наготове, вице-адмиралу Войновичу было приказано крепить Севастополь.

Однако и в середине августа, когда корабли Эски-Гассана показались у Гаджи-бея[56], Россия всё еще не хотела верить началу войны, и Потёмкин повелел оказывать туркам «дружелюбие и благоприятство». Это продолжалось до тех пор, пока русского посла Булгакова не заточили в Семибашенный замок, а турецкая эскадра не появилась у берегов Кинбурнской косы. 21 августа без объявления войны турки атаковали фрегат «Скорый» и бот «Битюг». Капитан-лейтенант Обольянинов вступил в бой, невзирая на ничтожные, по сравнению с вражескими, силы. Отчаянная смелость русского капитана озадачила турок, но всё-таки превосходство их в море было несомненным.

Блистательная Порта начинала войну при общем одобрении Европы. Австрия считалась союзницей России, но и она явно выжидала. Екатерина писала Потёмкину с горечью: «Французские каверзы по двадцатипятилетним опытам мне довольно известны. Но ныне спознали мы и английские, ибо не мы одни, но вся Европа уверена, что посол английский и посланник прусский Порту склонили на объявление войны».

Потёмкин, несмотря на великое свое честолюбие, принял главнокомандование неохотно. Вопреки сложившемуся мнению, светлейший вовсе не рвался в бой и предпочитал заниматься своими устроениями. Со времен Кагула он перестал быть солдатом в том смысле, в каком были солдатами Суворов, Каменский, старый Румянцев. Удачи и неограниченная власть избаловали его. Он превращал лагерную жизнь в роскошные пикники. Гром оркестров теперь был для него привычнее грома орудий.

Но Екатерина верила в Потёмкина не только потому, что привыкла опираться на него во всех делах, зная его ум и проницательность, но еще и потому, что всё дело южной обороны государства было давно в его руках и представляло сложную махину, в которую входило всё: и землеустройство, и переселенцы, и новые города, и форты, и доки, и крепостные гарнизоны, и, наконец, Черноморский флот, созданный его попечением. Теперь к этому прибавилось еще и командование армией, и было ясно, что нельзя отделять распоряжение армией от других распоряжений Потёмкина, потому что всё это вместе составляло южную «государственную оборону».