Комендант посмотрел на Потёмкина с ненавистью и тут же решил про себя, что отпишет подробно в Петербург обо всех проделках светлейшего. Вслух же он сказал подобострастно:
– Ваша светлость, как верный ваш слуга говорю: не играйте с огнем. Эти люди учиняют скоп и заговор, и мы не должны попустительствовать… – Попов, стоявший около коменданта, взглянул на него значительно, и тот не стал продолжать.
– Я солдат, – важно сказал Потёмкин, – и не боюсь ни огня, ни куста, как иные пуганые вороны… Что у тебя там на обед? Похлебка без круп, аль что другое? – И, узнав, что к столу у коменданта будет свежая рыба и поросенок с хреном, светлейший пожелал отобедать.
Когда Катерину спрашивали потом об ее свадьбе, совершившейся в тот самый день, как привезли ее в Перекоп, она ничего не могла рассказать толком и всякий раз плакала. Не потому плакала она, что тот, кому досталась, был ей не мил, а потому, что всё случившееся с ней после свадьбы было очень страшно. Пришлось немало исходить каменистых дорог Крыма и набить мозолей на руках и ногах, пока наконец свила она свое гнездо под скалами Севастополя, в Корабельной слободе.
«Свадебки» разыгрывались на площади, против крепостных ворот, но Катерина не помнила, что было на площади, много ли народу и какие люди. Шла, как идет приговоренный на казнь. Помнила Катерина громозвучный голос князя Потёмкина, всхлипывания и рыдания женщин и отчаянный крик: «Женатый я, венчанный перед богом!», и причитания знакомой солдатки, которую брал хилый мужичонка с козьей бородой.
Обомлела Катерина и ноги ее словно вросли в землю, когда услышала: «Которая здесь большая Катерина, выходи сюда!» Ее подтолкнули, и неведомая сила донесла ее до того места, где сидел князь Потёмкин. Показалось ей, что стоит она перед алмазной горой, которая надвигается на нее и слепит ей глаза.
Тут вышел из толпы мужиков один и взял ее за руку, а Потёмкин сказал: «Ага! Не помнящий родства, приятель!» – и прибавил: «Вот это будет хозяйство!» Поп стал читать над ней и этим человеком молитвы быстро, быстро, чтобы поспеть всех обвенчать…
Мужиков тут же, с ходу, погнали на работы. «Матушку», слышно, собирались встречать, так не до гульбы было. Бабам дали хлеба и толкнули на дорогу в степь. Степи не было конца. Днем пугали наскакивающие конники, вой степного волка и даже зайцы, перебегающие путь. В ночи было особенно страшно и холодно.
Где же были эти земли, о которых толковал добрый Шмуль, где были суженые, мужья, избы, скотина? Никто не знал. Записи церковные куда-то услали. Остановили всех в городке со многими остроконечными башнями и без единой колокольни. Всех переписали и послали стайками поменьше, на этот раз без хлеба. Потом снова остановили, переписали и разогнали поодиночке. Расставаясь, плакали. Катерину послали на барскую усадьбу. Кругом была голая степь, но усадьба была такая же, как там, на Волхове. Господа были всё те же. Потом перегнали на английскую ферму. Чужие господа были не лучше своих. Не так рвали работу, но обижали стыднее. Солнце и ветер сожгли ее розовую кожу и покрыли всю ее пугающим, темным загаром. Камни и колючки искололи руки и ноги.
Поздней осенью, когда полили дожди и загудели ветры, Катерину вызвали и снова отправили вдаль. Пригнали в городок, где море ей показалось черным, а берег светлым. Там встретил ее тот, «не помнящий родства», и повел по скользкой круче к своей землянке.
По новому тракту
В июне 1783 года английский посол в Петербурге сэр Джеймс Гаррис писал сэру Роберту Кейту: «Важнейшее событие, происшедшее здесь со времени моего последнего к вам письма, состоит в получении здесь известия о том, что Крым и пограничные с ним области без всякого сопротивления присоединены к владениям Российской империи. Теперь мы находимся в самом тревожном ожидании курьера из Константинополя, через которого мы узнаем впечатление, произведенное там этой мерой. Нет никакого сомнения в том, что если турки будут предоставлены самим себе, они робко подчинятся не только этому, но еще более значительному уменьшению их власти». Можно подумать, что известие это произвело болезненное впечатление на сэра Гарриса, потому что он стал жаловаться на скверный климат Петербурга и осенью 1783 года был заменен сэром Фицгербертом.
Черноморская политика младшего Питта[50] состояла в покровительстве Турции, стране, отличавшейся неподвижностью и косностью своего хозяйственного уклада. Турция была страной, которая имела шансы стать чем-то вроде английской колонии. Россия этому являлась помехой, и младший Питт заключал такие договоры, которые были враждебны русским интересам.
Между тем, он не считал нужным отказаться от пышной идеи европейского союза, с которой носилась английская дипломатия уже в течение нескольких лет. Европейский союз предусматривал раздел Турции и совместное владение Черным морем и проливами. Целью этого союза, разумеется, было утверждение английской торговли и мореплавания.
Но в 1786 году Англия заключила договор с Пруссией. Это был один из последних актов, подписанных Фридрихом II (он умер в августе этого года). Договор был направлен против России. Отныне Англия и Пруссия должны были совместно влиять на султана. Война Турции с Россией устраивала и Питта, и Фридриха.
Тем временем Австрия в лице неуравновешенного Иосифа II испытывала миллион терзаний. Несмотря на договоры, связывавшие Австрию с Россией, император не был ни в чем уверен и хотел знать больше того, что ему было официально известно.
Император проявил особую любознательность во время совместного с Екатериной путешествия в Крым весною 1787 года. И не только император, но и военные специалисты и дипломаты Австрии, Англии и Франции. Интерес к предприятиям России на юге был так велик, что дворы пытались удовлетворить его разными путями. Начался туризм, не всегда имевший целью удовольствие или научные данные. Среди туристов этого времени нельзя не отметить одну привлекательную аристократическую даму, писательницу и своеобразного дипломата, леди Кревен. Со свойственной британским туристкам смелостью совершила она поездку из Петербурга в Севастополь и из Севастополя в Стамбул почти в канун знаменитого шествия. Она следовала по тому самому новому тракту, который готовился для проезда Екатерины.
Путешествие Екатерины в полуденные страны поразило воображение современников своей сказочной пышностью. Путешествие сопровождалось сложной дипломатической игрой и должно было кончиться серьезными последствиями. Обо всем этом много толковали, восхваляя, порицая и пророчествуя.
Мемуаристы и историки взялись за перо, следуя по пятам за событиями. Иные из них уподоблялись рисовальщику Фердинанду Мейсу, на гравюре которого путешествие выглядит роскошной аллегорией. Екатерина шествует в великолепной колеснице, и «счастливый народ» встречает ее и приветствует. Она следует «по пути изобилия», народ подносит ей всевозможные плоды. Радость равно сияет на лицах старцев и молодых. Клио, муза истории, вьется в облаках над главой Екатерины, она венчает ее славой. Петр I (тоже взобравшийся на облака и сидящий там рядом с Зевсом) с полным удовлетворением взирает на ту, которая довершила его дело. Угождая императрице, художник изобразил ее одну, без сподвижников, и мы не видим около нее ни Румянцева, ни Долгорукого, ни князя Тавриды.
Не стоит вникать в побуждения художника Мейса и ему подобных. Они получили по заслугам и от своих кумиров, и от истории. Теперь это наивное изображение кажется удачной карикатурой.