– Будто не знаем, что манифест, да смысл в нем какой, ты разберись, пустая твоя башка. Смысл тот, что цена на мужика.

– Ну и чучело! Философ! Куда там… – расхохотался Потёмкин. – Тебе на печке лежать, какой ты пахарь!

Старик показал на сложенный штабелями камень и сказал с важностью:

– Даром хлеб не ели, да без хлеба неделю, ваша милость.

– Что, кормят плохо?

– Голодной курице просо снится, – низал свои прибаутки дед.

– Жидковата похлебка, а?

– Крупинка за крупинкой не угонится с дубинкой, ваша милость.

Тут мужичок, ладно клавший камень, и длинный, как жердь, больной по виду солдат, и солдат-бородач, и еще два похожих друг на друга парня подступили к светлейшему и, став в аккуратном отдалении, но не кидаясь в ноги, заговорили:

– Сдохнем здесь с голоду, коли так. По надсаде не хлеб, а горе, ваша милость. Работаем с зари до зари, а одного разу добром не покормят.

– Коли что, так мы и сами сумеем взять, не замай, ваша милость, – сказал решительно мужичонка, хорошо укладывавший камень. При этом он улыбнулся и подмигнул так, словно предлагал и светлейшему принять участье.

– Молчать! – рявкнул комендант, и стоявшие за ним офицеры двинулись к Потёмкину. Светлейший их оттолкнул:

– Так вот вы как? Захотели воли – подтяните кушаки. Привыкли жрать барское, так и здесь вынь да положь! Где я вам хлеба вдоволь возьму? Вся Украина голодает, и в Приволжье сей год недород. Вот кончайте работу, землей оделю – вот и хлеб. На свой хлеб надейтесь, и чтобы у меня никаких разговоров. Речистым-то на лобном месте языки отреза́ли. Аль не слыхали? – повысил голос Потёмкин и как ни в чем не бывало, отойдя в сторону, стал обсуждать с Томашевским округлую линию арочного перекрытия.

– Как же, хлеба нет… Кому нет, а у кого изо рта вон лезет, – сказал за спиной Потёмкина укладывавший камень и вдруг умолк. Оглянувшись, Потёмкин увидел офицеров Перекопского гарнизона, которые прохаживались около каменщиков.

– Это к чему?.. Здесь не Сибирь – Таврида, – сказал он коменданту и велел прогнать конвой.

Светлейший был очень доволен, что уладил всё без «кнутобойства». Он терпеть не мог сего занятия и, когда встречал в Петербурге Шешковского, известного своей деятельностью в тайной канцелярии, никогда не отвечал на его поклоны, а при случае сшибал язвительным словечком.

Возвращаясь, Потёмкин сказал коменданту:

– Хоть ты дворянин и фон-барон, а я на это не посмотрю, милостивый государь, и с тобой церемониться не стану, коли узнаю впредь, что людей дрянью кормишь.

– Да они, ваше сиятельство, всё врут, они негодяи и воры: рыщут по степи и таскают татарских овец, быка угнали. Жалобы на них со всех сторон. Старший мастер, человек старательнейший и тихий, подступил было к ним с уговорами, так… Надели ему на голову грязный ушат и супом облили.

– Должно, суп был хорош, я видел, хоть и не пробовал. И собака такой есть не станет. Хлеб у народа воруете, вот что. Тоже мне, дворяне…