— Ты ведь понимаешь, да? — нарушает тягостное молчание он. — Понимаешь, что я больше не смогу отпустить тебя?

Она вновь качает головой:

— Мне не нужно уходить. Я там, где и хочу быть, — на секунду в медовом янтаре её глаз, полных какой-то пугающей решимости, вспыхивают солнечные искры.

Сердце больно колотится в рёбра.

— Тогда будь со мной! Навсегда! Я брошу весь мир к твоим ногам: покорённым, сломанным, исправленным, мёртвым, живым — каким ты только захочешь! Только будь со мной!

Напрасно, напрасно он это сказал! Теперь она снова будет смотреть на него как на чужого. Снова будет говорить все те ужасные слова, которые уже говорила. Которые он заслужил. 

Но нет, она делает ещё хуже. Ещё больнее. Она молчит. Молчит долго. Молчит страшно. Почему, почему она молчит?! Почему не уймёт разверзающийся в его груди чёрный водоворот одним только единственным словом?..

Что она решила для себя? Что поняла? И поняла ли?.. В тот кошмарный день у подножия вулкана он тоже думал, что она поняла его… Проклятье, почему, почему всё сейчас так жутко, так до дрожи неуместно напоминает ему о том дне? О том, какое на самом деле она приняла решение, когда он верил ей, когда был так открыт перед ней, так уязвим…

Он хочет взять её руки в свои, он хочет прижаться лбом к её лбу и, не отрывая взгляда, пообещать: я всё сделаю правильно, ты только поверь, пожалуйста. Поверь мне. Поверь в меня. Ведь это всё ради тебя. Вся моя жизнь — только ради тебя!

Только въедливый шёпот внутри снова шелестит: сломай. Не проси, не уговаривай, не умоляй — она всё равно не поймёт. Не спрашивай, чего она хочет. Возьми то, чего хочешь сам. Покори, присвой, подомни под себя. Возьми. Как свою награду, как заслуженный трофей Повелителя Мира. Она твоя. Твоя по праву. Возьми, возьми, возьми!

— Это был не вопрос. И не просьба. Ты не откажешься. Правда, придётся как-то обойтись без кинжала — мне не понравилось, чем это закончилось в прошлый раз… 

Он улыбается так широко, так безмятежно, будто бы и не режет этим обоюдоострым лезвием их обоих, будто бы это вовсе не его душа содрогается от боли и кровоточит.

Анна медленно выдыхает. 

— Ты говоришь так только потому, что тебе больно. Я знаю это, потому что мне тоже больно и страшно. Страшно потерять тебя. Но что бы ни случилось — я никуда не уйду. Не отступлюсь.

— Один раз уже отступилась.

— Ты сам сказал — теперь всё иначе.

Тусклое солнце с трудом пробивает лучи сквозь низкие облака, расцвечивает огнём её волосы, скользит по расправленным плечам, очерчивает высоко поднятый подбородок, играет бликами в сверкающем янтаре её глаз. Она сама — его солнце: ослепительная, обжигающая, нереально, невозможно прекрасная… 

Только бы коснуться её: благоговейно, как святыни, как божества. Только бы протянуть руки в надежде хоть на мгновение вновь переплести пальцы, только бы хоть немного обогреться её теплом… Но вместо этого Константин лишь настороженно, напряжённо прислушивается к себе, готовый в любой миг отстраниться, одёрнуть себя, чтобы вновь не сделать чего-то ужасного. Того, чего он не хочет. Или хочет. Но ни за что, ни за что не позволит себе. О, если бы только она приняла его дар, если бы разделила с ним Силу — больше нечего было бы опасаться!

— Старый мир, за который ты держишься, не изменился. Он всё тот же. И он никогда не скажет тебе ни слова благодарности, что бы ты ни сделала ради него.

— Ты прав, — Анна кивает. — Один раз я уже выбрала ответственность, но мой выбор ничего не изменил и никому не помог. «Всеобщее благо», которого меня учили добиваться любой ценой — это просто тень, просто неуловимый призрак, в погоне за которым можно лишь потерять всё, что тебе дорого, но ничего не обрести.