«Ты не боишься разрушить что-то важное? — спрашивает из глубин памяти её усталый и печальный голос. — Сломать то, что уже не сумеешь исправить?»

Он уже не кричит — он воет, ревёт бьющемся в агонии зверем, задыхаясь, надсаживая горло, разрывая лёгкие.

Где, где эта проклятая божественная сила в тот единственный момент, когда она действительно нужна?! Когда её жизнь кровью утекает сквозь пальцы?.. Ничего, ничего не осталось, ни единой капли… Слабый. Ничтожный. Смертный.

Он повторяет её имя, повторяет, повторяет до тех пор, пока связки не сводит от боли, пока слова вновь не сливаются в истошный вопль ужаса и отчаянья. Бессильные слёзы выжигают глаза. Нет. Нет! Это не может быть правдой!

Константин рывком приникает ухом к её губам в надежде уловить дыхание, судорожно проминает шею пальцами, пытаясь нащупать пульс, замирая, не дыша сам… И он слышит: слабое, едва-едва ощутимое биение под пальцами. И ещё. И снова. Ещё не поздно, не поздно!

— Я виноват перед тобой, я так виноват! — сорванный голос дрожит, когда он бережно опускает Анну на землю. — Но я всё исправлю, всё исправлю, слышишь? Ты только живи, только живи, живи, живи!.. Милая моя, любимая моя Анна, ты только дыши, слышишь? Только продолжай дышать!

Он торопливо срывает с себя камзол, стягивает рубашку, встряхивает (откуда столько крови на ней? Откуда только взялись эти чёрные ошмётки древесной коры?), рвёт её на длинные полосы и принимается с величайшей осторожностью вытягивать обломки из груди, плеч, ладоней Анны, тут же накрепко перетягивая раны неровными лоскутами.

Стылый горный ветер холодит кожу, заставляя её покрываться мурашками. Он давно уже не чувствовал холода.

Константин нетерпеливо смахивает лезущие в глаза волосы и тут же давится воздухом, задев рукой обломанную ветвь над виском. В глазах мигом темнеет от боли, будто из головы торчит по меньшей мере копьё, завязшее в пробитом черепе. Вдох, выдох. И ещё раз. Сейчас не до этого. 

Мало, мало, как же мало получилось бинтов!

Он тянется к крупному обломку, засевшему под правой ключицей Анны, и тут же в ужасе отдёргивает руку: нельзя! Если он верно помнит уроки анатомии, если задета подключичная артерия… Анна истечёт кровью в считанные минуты, и он ничего не успеет сделать. Нужно что-то, что сумеет остановить кровь. Или кто-то.

Святилище? Нет, в пещерах нет ничего, что способно ей помочь. А всех Костодувов Константин отослал ещё три дня назад, не желая никого видеть. Нужно спускаться вниз, в долину, искать уцелевшие поселения островитян, искать помощь.

Константин осторожно фиксирует обломок остатками лоскутов, чтобы тот не двигался в ране. Бережно поднимает Анну на руки, предельно аккуратно пристраивает её голову на своём плече, не позволяя ей запрокинуться. Мышцы тут же отзываются дрожью — словно последние несколько месяцев он провёл в постели лежачим больным, словно они отвыкли трудиться. 

Константин уже почти забыл, как чувствует тело человека. А чувствует оно много боли, слабости и усталости — уже после первой же сотни шагов вниз по тропе. А ещё оно не слышит вибраций земли, не ощущает токов воздуха, не видит и десятой доли существующих спектров. Он словно ослеп и оглох. Он словно обожжён изнутри.

Что она с ним сделала? Как она это сделала? Константин не может думать об этом: все его мысли обращены в одно единственное слово, повторяемое как заклинание, как молитва самому мирозданию:

— Дыши, дыши, дыши, дыши!..

Ослабшие ноги предательски оступаются. Уже на третьем падении Константин в кровь разбивает колени о камни. Он встаёт и идёт дальше. Раз за разом. Раз за разом, чутко приникая ухом к её губам: дышит?!.. Дышит…

— Ты обещала, обещала, ты ведь обещала мне… — сбивчиво шепчет он. — Ты обещала, что мы никогда больше не расстанемся. Ты обещала мне! Пока ты дышишь… Так дыши. Дыши, счастье моё, дыши, дыши, дыши!

Сколько он уже идёт? Полчаса? Час? Два? Константин не понимает. Весь ход времени сжимается для него до коротких промежутков между слабыми, едва различимыми вдохами Анны.

Он смутно представляет себе, куда выведет его эта дорога. Без чужих глаз, без большей части ставших привычными чувств, горы и лес неожиданно кажутся ему совсем незнакомым. Но он видит дорогу. И он слышит дыхание. И ничего в мире сейчас не важнее этого.