Однажды мы оказались совершенно случайно вместе в Германии. В выходные дни нас пригласил к себе в ратушу бургомистр города Гревенбройха Ханс Готфрид Бернрат.

Гревенбройх — небольшой аккуратный современный город. Несмотря на то что рядом находится большая электростанция, работающая на буром угле, и алюминиевый комбинат, город абсолютно чистый и ухоженный. Мы приехали в ратушу немного раньше назначенного времени, но на площади пред входом уже стоял роскошный «мерседес».

— Бургомистр уже приехал, — сказал Гранин.

Мы подергали солидную дубовую дверь, но она была заперта.

Издали по пустынной центральной улице в сторону ратуши ехал велосипедист. Он был одет в спортивную рубашку и джинсы. Одна штанина была заколота бельевой прищепкой. Это был Бернрат:

— Прошу извинить меня. Я должен был навестить женщину, которой исполнилось девяносто лет, чтобы вручить ей букет цветов.

Что-то я не могу припомнить, чтобы у нас глава администрации какого-нибудь небольшого города или села появился бы в таком неофициальном виде перед иностранными гостями. Мы привыкли к тому, что в любую погоду, в будни или в выходные, официальные лица всегда были одеты в темные, преимущественно черные костюмы и, несмотря на любую, даже сорокоградусную жару, обязательно при галстуке.

А Бернрат в те годы был еще и членом бундестага. Потом, когда мы ближе познакомились с ним, я понял, что этот демократизм в одежде и поведении вовсе не являлся показным, а был органически присущ ему.

У Бернрата была давняя мечта поставить в своем городе памятник двум выдающимся немецким канцлерам — Конраду Аденауэру и Вилли Брандту. К этому времени в нашей стране коренным образом изменились представления о роли лидеров западных держав. Когда-то Леа Грундиг, убежденная коммунистка, вдова известного художника-антифашиста Ханса Грундига, изображала в своих графических листах Вилли Брандта не иначе, как поджигателем войны, используя в подписи под листами фамилию Брандт, которая по-немецки значит «пожар». Мне ее листы нравились с формальной точки зрения, а содержание тогда не вызывало протеста. Так мы были воспитаны и такими представляли себе руководителей стран, не входящих в социалистический лагерь.

Но однажды я попал на открытие Большой Дюссельдорфской выставки.

Эти выставки проводятся один раз в два года и открываются с большой помпой. На этот раз в качестве почетного гостя был приглашен Вилли Брандт. Перед открытием выставки он выступил с пространной речью. Говорил о политике, об экономических проблемах, об искусстве, говорил ярко, образно, как блестящий опытный оратор, и совершенно очаровал меня. Потом мы прошли вместе с ним и Кремерсом, который являлся директором этой выставки, по всей экспозиции.

Когда Бернрат предложил мне подумать о памятнике двум канцлерам, Вилли Брандта уже не было в живых, но я себе ясно представлял, каким он должен быть в скульптуре.

Я начал изучать материалы, связанные с Конрадом Аденауэром, и для начала поехал в его музей-квартиру. Этот дом в городке неподалеку от Бонна дает полное представление о крупном политике, широко образованном интеллигентном человеке. А голова у него — остро характерная, выразительная, просто создана для воплощения в скульптуре.

Но прежде, чем рассказать о работе над памятником, я хочу вспомнить о том, как мы с Викой поехали на четыре дня в Париж.

Для тех, кто живет в Дюссельдорфе, поехать в Париж так же легко и просто, как поехать из Ленинграда в Новгород. По прекрасным автострадам, где машины мчатся со скоростью сто шестьдесят — сто восемьдесят километров в час, можно доехать до Парижа за четыре часа. Ехать по автостраде со скоростью сто двадцать километров нельзя, поскольку ты будешь мешать всем остальным машинам. Я это испытывал не раз, путешествуя по Германии.

Бернрату часто приходилось летать в разные страны на самолетах «Люфтганзы» и останавливаться в гостиницах, принадлежащих одной и той же компании. Нам это кажется удивительным, но во многих странах мира существует система, по которой в зависимости от количества полетов и пребывания в гостиницах накапливается определенное количество бесплатных полетов и бесплатных ночевок.

Этим и воспользовался Бернрат, пригласив нас с Викой, да еще и сына со своим приятелем, в Париж. Сам он полетел со своей женой Рут самолетом, а мы поехали с сыном Готфридом и его приятелем на машине Бернрата. Все было очень симпатично и интересно. Единственное, чего я не мог понять: зачем на крыше нашей машины был прикреплен велосипед-тандем.

Гостиница в Париже была очень хорошей. Жили мы в самом центре города. Да еще, к нашему удовольствию, недалеко от нас в это время, находились Гюнтер с Ханнелорой. Они работали в Международном центре искусств, в мастерских, принадлежавших Дюссельдорфскому союзу художников. Россия тоже имеет там две мастерские, но почти никто из художников об этом не знает, поскольку ее занимают постоянно одни и те же люди из Москвы.

Нет никакого смысла рассказывать о том, как приятно провести четыре дня в Париже. Бернрат водил нас в маленькие рестораны и кафе, мы ходили по музеям, по кварталам старого города, по набережным Сены и наслаждались, чувствуя себя беззаботно еще и потому, что за все платил Бернрат.

В последний день я решил как-то реваншироваться и, не будучи таким состоятельным человеком, как Бернрат, пригласил всех выпить чашечку кофе в каком-нибудь кафе на Елисейских Полях.