Фабрикант оказался малосимпатичным человеком. Все время говорил о том, в каких отношениях он находится с министром культуры и с другими членами правительства. Явно хотел произвести на меня впечатление своей значительностью. Через некоторое время он сказал, что ему надо на минутку выйти для какой-то деловой встречи и ушел вместе с приятелем. Я подождал полчаса, потом заплатил за свой чай и за их вино и ушел. Так мне и не удалось посмотреть, как стоит памятник на новом месте. Возможно, фабрикант боялся, что я потребую вознаграждение за нарушение авторского замысла, связанного с установкой памятника в новой среде, с новым окружением и другим освещением. Говорят, что я имел на это право. Вскоре фабрикант умер. Я слышал, что наследники не очень довольны тем, что памятник Ленину находится на территории их парка. Так что судьба его не решена окончательно.
В окрестностях Дюссельдорфа жил и не так давно умер любимый скульптор Гитлера — Арно Брейкер. Я был у него в гостях и посмотрел парк, прилегающий к дому. Бронзовые скульптуры Брейкера были сняты с пьедесталов и выброшены после разгрома фашизма, поскольку они напоминали немцам времена нацизма. И их можно понять. Брейкер скупил все или почти все сохранившиеся свои скульптуры за бесценок и выставил их в своем парке.
Я шел очень настороженно в гости к старому скульптору, рассчитывая увидеть известные мне по документальным фильмам и фотографиям скульптурные изображения «истинных арийцев и ариек». Некоторые из них действительно стояли в парке, но большинство скульптур было выполнено прекрасным мастером и, на мой взгляд, не заслуживало пренебрежительного отношения исходя только из конъюнктурных, если так можно сказать, соображений.
Но что делать! Художник, как правило, вынужден выполнять работу, которую ему поручает «заказчик», и, выполняя ее, он должен учитывать его требования. В случае с Брейкером, как и со многими нашими художниками, заказчиком являлось государство. В Германии это был Гитлер, а у нас — Сталин.
Гюнтер Кремерс и Ханнелоре Кёлер
Прошло несколько ничем не примечательных лет, и у нас началась перестройка. В Россию хлынули многочисленные экономисты, бизнесмены и деятели культуры, чтобы понять, что произошло со страной, где семьдесят лет было все стабильно и непоколебимо и вдруг в одночасье рухнуло.
Одним из первых художников из Западной Германии в Ленинград приехал председатель Дюссельдорфского союза Гюнтер Кремерс. Это был симпатичный мужчина средних лет, артистической внешности. В золотых очках, с седыми усами, но с черными длинными крашеными волосами. На голове лихо сидела ковбойская шляпа, а вокруг шеи был замотан шелковый пестрый платок. Твидовый пиджак не сходился на округлом животе.
В Ленинградском союзе художников почти никто не знал немецкого языка, поэтому, когда появлялись делегации из Германии, мне приходилось сопровождать их. Я по ряду причин нисколько не жалею о том, что потратил несколько дней, сопровождая Кремерса.
Это был веселый, остроумный человек. Ему было все интересно. Он легко приходил в восторг от картин, которые ему показывали наши живописцы, и в ужасе останавливался около некогда роскошных, мраморных каминов и остатков богатых цветных витражей в оконных проемах на наших обшарпанных лестницах.
Поскольку художники ютились в основном в мансардных или чердачных помещениях домов старого города, можно себе представить, сколько подобных каминов и витражей мы повидали за эти дни. Еще хуже дела обстояли, когда в мастерскую вела черная лестница, загаженная кошками и с переполненными мусорными ведрами на площадках.
Около станции метро «Горьковская» из разношерстной толпы вынырнул подозрительного вида человек, обросший щетиной, с опухшим лицом, и предложил Кремерсу баночку черной икры. Он сразу понял, что имеет дело с иностранцем, и заломил, по его представлению, запредельную цену — аж пятнадцать марок. В Германии такая банка стоит около ста. Гюнтер для приличия поторговался и в результате купил банку за десять марок. Оба разошлись, довольные сделкой. То, что немецкие марки были настоящими, я не сомневаюсь. Относительно икры у меня были сильные сомнения, но я не стал расстраивать Гюнтера.
— Хочешь, я прочту тебе стихи, которые я написал после посещения Москвы? — спросил Кремерс. Стихи были о том, что на Красной площади напротив Мавзолея Ленина во всех витринах самого большого московского магазина, ГУМа, выставлены только коробки с детским питанием — и никаких других продуктов. Очень красочно была описана Красная площадь с зубчатым Кремлем, Мавзолей из роскошного полированного красного гранита и унылые пыльные витрины ГУМа.
Наверное, мы не замечали, в каком убожестве жили. Привыкли к разбитым каминам и витражам на наших лестницах и к отсутствию ярких витрин магазинов, не говоря уже о том, что забыли, что такое «изобилие продуктов». А Кремерс все замечал, но воспринимал это не со злорадством, а с сочувствием и юмором.
— Давай сделаем так, — предложил Кремерс перед отъездом, — мы пригласим ваших художников в Дюссельдорф, а вы наших — в Ленинград, а потом сделаем совместную выставку работ, выполненных за время этих поездок, и покажем ее у нас и в Ленинграде.
Мне эта мысль очень понравилась. В те годы я был заместителем председателя правления Ленинградского союза художников, и в мои функции входили международные связи. Без особого труда удалось пропихнуть через все официальные инстанции эту идею. Состав нашей и немецкой делегаций определяли в Дюссельдорфе. Они остановились на кандидатуре трех москвичей и на моей. Но сначала в Ленинград приехала скульптор Ханнелоре Кёлер.
Кугель — называл ее Гюнтер Кремерс. В переводе на русский это означает «шар». И действительно, она своими пропорциями напоминала небольшой шар. Это нисколько не мешало ей справляться с тяжелым отбойным молотком, когда она обрабатывала большие глыбы гранита. Без предварительных эскизов, без модели она вырубила в моей мастерской из полутораметрового куска мрамора фигуру «Материнство», да еще успела за месяц пребывания в Ленинграде написать из окна своего номера в гостинице «Ленинград» тридцать пейзажей Невы. Состояние природы каждый день менялось, и в результате она написала с одной и той же точки тридцать совершенно разных пейзажей.
Я помог ей организовать в залах Союза художников выставку. В центре зала стояла мраморная скульптура «Материнство». Эта выставка была первым удачным результатом нашей совместной работы. К радости Ханнелоре, ее фигуру «Материнство» забрал в свою коллекцию Эрмитаж. А мне в Дюссельдорфе дали хорошую мастерскую в Доме художников.
— Учтите, что в этом городе живет бывший наш живописец Данов. Избегайте встреч с ним, — сказал мне куратор из органов, прикрепленный к Союзу художников.
Но надо же было такому случиться, что мастерская Данова оказалась в этом же Доме художников, но этажом выше. Я это понял в первый же день, когда услышал его голос на лестничной площадке следующего этажа.
Следуя указаниям куратора из органов, я мгновенно рванул в свою мастерскую и отсиживался там до вечера. А вечером Кремерс пригласил меня на бал-маскарад, который проводят художники один раз в году в своем клубе.