Вскоре после этого меня телеграммой вызвали в Берлин для вручения немецкого ордена. Надо было срочно купить приличный костюм, которого у меня не было. Тогда это было сложно. Мы с Викой обегали множество магазинов и наконец нашли подходящий коричневый спортивный костюм с накладными карманами. Он был мне немного узок, а рукава длинноваты, но, если не застегивать пуговицу на животе, выглядел неплохо. К этому костюму мы приобрели в тон ему клетчатую рубашку.

Утром в назначенный день я прилетел в Берлин. В пригласительном билете на вручение ордена, которое должно было состояться в 14:00 в здании Центрального Комитета партии, внизу стояло: «Быть в черном костюме и белой рубашке». Ни времени, ни денег изменить мой туалет у меня не было.

Когда я поднимался для получения ордена на невысокую эстраду, где стоял Вилли Штофф, я машинально застегнул пуговицу на животе. В тот же момент пуговица с треском выстрелила в сторону Вилли Штоффа, который стоял, протянув мне одну руку с орденом, а другую для пожатия. На секунду мелькнула мысль: «Надо поднять пуговицу, где я еще найду такую». Но кругом стояли телевизионщики, фотокорреспонденты, и надо было выбирать, что для меня важнее — орден или пуговица. На следующий день я получил фотографию, где я стою перед Вилли Штоффом, но почему-то смотрю не на него, а на паркетный пол, где лежала проклятая пуговица.

К ордену, который мне был вручен, полагалась еще приличная сумма денег. Однако наше гордое государство заявило, что советским людям деньги не нужны, и поэтому я был единственный в этот день, которому не вручили конверт с каким-то количеством немецких марок.

Сгладить эту неловкость решил обер-бургомистр Дрездена Герхард Шилль. Он вовсе не был похож на чиновника высокого ранга — стройный, элегантный, с красивым смуглым лицом. Как мне удалось заметить за шесть лет работы над памятником, Шилль пользовался уважением и симпатией горожан. Кроме того, он импонировал мне тем, что во время многочисленных обсуждений проектов он так волновался и переживал, когда высказывались критические замечания, что трудно было понять, кто из нас был автором проекта.

Шилль любил анекдоты и каждый раз, когда я приезжал, спрашивал меня, нет ли чего-нибудь нового. Он и сам любил и умел рассказывать анекдоты. Один из них я запомнил:

«Идет заседание правительства ГДР по вопросу о том, как сделать немецкую марку дороже. Поступает предложение — проделать в алюминиевой марке отверстие и залить в него каплю золота.

— В нашей стране нет запасов золота, — говорит председатель правительства.

Тогда поступают предложения сделать два и три отверстия и заливать в них либо серебро, либо медь — эти предложения так же не проходят, так как в стране нет серебра и мало меди. Тогда выступает член правительства из Саксонии и предлагает проделать в марке четыре отверстия и продавать как пуговицу за одну марку двадцать пфеннигов. Предложение принимается».

Так вот, Герхард Шилль предложил в виде компенсации за отсутствие денежного вознаграждения прожить мне с семьей одну неделю в правительственном доме отдыха, расположенном в тридцати-сорока километрах от Дрездена в очаровательной горной местности. Это был небольшой особняк, ранее принадлежавший известной владелице косметической фирмы Шарлотте Менцен. Фирма продолжала работать, но особняк национализировали в пользу правительства города Дрездена. В доме было всего четыре-пять небольших комнат, а нам дали комнату, в которой обычно останавливался Вернер Кроликовский. Чинопочитание в то время, когда он был первым секретарем окружкома Дрездена, достигало неимоверных масштабов. Внизу в холле в золотой раме висела комбинация из настоящих карт, по которой Кроликовский такого-то числа какого-то года выиграл партию в скат. То, что нам дали его комнату, считалось большой честью. Все комнаты, кроме нашей, пустовали. Дом обслуживала семейная пара. Жена готовила завтраки, муж занимался садом, а по утрам расплющивал на специальном чурбаке консервные банки, связывал металлические лепешки в аккуратные стопки и отвозил в металлолом.

По утрам мы пили в саду кофе и отправлялись гулять по окрестностям. По дороге заходили в маленькие аккуратные деревни, которые, скорее, были похожи на миниатюрные города, перекусывали в каком-нибудь частном кафе или ресторане и к вечеру возвращались домой. После шести лет напряженной работы над памятником такая жизнь казалась настоящей сказкой. А вечером к нам в гости приезжал первый секретарь горкома Дрездена со своей женой, похожей на вагнеровскую Брунгильду, двумя сыновьями и кучей приятелей. На втором этаже накрывали роскошный стол, мы весело проводили время с нашими новыми знакомыми. И так повторялось каждый вечер все семь дней, пока мы жили в этом доме.

— Какой гостеприимный и милый человек секретарь горкома, — говорил я Вике. Действительно, вечером делать было нечего, хотелось перекусить, а магазинов или кафе поблизости не было.

Правда, в первом этаже был бар, в котором я мог бесплатно брать напитки и какую-то мелочь: печенье, шоколад, орешки. Мне надо было только расписаться за то, что я взял. Но мне было как-то неловко пользоваться баром, и поэтому вечерние визиты были нам очень кстати.

Позднее я выяснил, что все эти застолья, веселая компания списывались на мой счет, и в Дрездене никак не могли понять, как я смог за одну неделю съесть и выпить так много.

Своим поведением этот партийный секретарь напомнил мне поведение некоторых наших советских функционеров среднего звена, которые, не стесняясь, норовили на приемах в консульствах сунуть в карман десяток лежащих на столе сигарет, а если повезет, то и бутылку коньяка или джина.

Немецкие «халявщики» оказались не лучше наших.

В отличие от этого секретаря Шилль был человеком скромным и порядочным. Он очень много сделал для Дрездена. Центр города при нем преобразился, появились пешеходная улица, фонтаны, дворец культуры, восстанавливались замечательные памятники архитектуры Дрездена. Немцы жили намного лучше, начиная от изобилия товаров и продуктов в магазинах и кончая чистотой и благоустройством улиц и домов.