Через пару лет родители решили вернуться в Ленинград, из которого уехали в голодном двадцать втором году в сытый и веселый Баку. К этому времени в результате полученного мною художественного образования я стал, не подозревая об этом, отъявленным формалистом.
В Ленинграде мать отвела меня в частную студию известного еще с дореволюционных времен художника Эберлинга. Ему не удалось меня перевоспитать. И когда я с этим «творческим багажом» поступил в художественную студию Дворца пионеров, у меня сразу же начались конфликты с моим преподавателем — художником Михайловым, большим, грузным человеком.
— Где ты видишь этот зеленый цвет? — кричал он, багровея. — Тут же висит ярко-красная драпировка!
— Я так вижу, — тихим голосом, но нахально отвечал я.
Меня несколько раз хотели исключить из студии. Действительно, во Дворце пионеров, где занимались юные техники, юные натуралисты и юные математики, совершенно не нужны были юные формалисты.
Эберлинг, который тоже преподавал в нашей студии, каждый раз с трудом отстаивал меня. Я подозреваю, он делал это не потому, что ему нравилось мое творчество, а скорее потому, что ему нравилась моя мать, молодая красивая женщина.
Отец был человек мягкий, добрый, с хорошим юмором. До революции он учился на медицинском факультете университета в Цюрихе, но об этом никогда никому не рассказывал. Говорить вслух о пребывании за границей в те годы было очень опасно. За это могли, по крайней мере, арестовать и сослать в Сибирь. Началась Гражданская война. К этому времени отец вернулся в Харьков и оканчивал учебу уже в Харьковском университете. В восемнадцатом году он получил диплом врача, и тут же его мобилизовали в армию Деникина. Но об этом вообще нельзя было упоминать, потому что за участие в Гражданской войне на стороне Белой армии грозил расстрел.
Повоевав немного в частях Деникина, он заболел сыпным тифом. Армия пошла дальше, а его оставили на какой-то маленькой железнодорожной станции, которую вскоре заняли красные. Таким образом, он стал врачом в Красной армии, кажется, у Буденного. Я говорю «кажется», потому что отец избегал вопросов о своей «героической» биографии времен Гражданской войны. Он, как, впрочем, и большинство населения Советского Союза, жил в постоянном страхе, что его могут за что-нибудь арестовать.
Он прожил большую, нелегкую и интересную жизнь. Кроме Гражданской войны, участвовал в Финской кампании, провоевал всю Отечественную войну, работал врачом в лепрозории для прокаженных в Азербайджане, в вендиспансере, в различных больницах. Он был врачом-урологом, но отлично разбирался, если приходилось, и в других заболеваниях.
Зарплата врача была очень маленькой, и он подрабатывал, читая, где придется, лекции, преподавая в школе для среднего медицинского персонала в городе Пушкине.
Однажды он принимал выпускные экзамены в этой школе. Как раз в те годы в моду начали входить фитонциды — летучие целебные вещества, убивающие микробов, которые выделяют лук и чеснок. Средства эти были известны давно, но как раз в эти годы их научно обосновали. Статьи на тему о фитонцидах только-только начали появляться в медицинской литературе.
Одному из будущих фельдшеров как раз попался билет о фитонцидах. Молодой парень долго переминался с ноги на ногу, по-видимому, впервые встретив это незнакомое иностранное слово. Наконец, пожалев его, отец решил ему подсказать.
— Подумайте, что вы не станете есть перед тем, как идти в театр?
— Горох! — не задумываясь, обрадованно ответил будущий фельдшер.
Для того чтобы прокормить семью, отцу пришлось заняться частной практикой и открыть кабинет. Для этой цели в передней поставили несколько стульев для предполагаемых пациентов, а мою комнату переоборудовали для приема больных.
Больных было мало. Однажды в Ленинграде среди бела дня троллейбус, полный пассажиров, сбив ограду, упал в Фонтанку. Об этом много говорили в городе и даже написали в газете. Спаслись только двое: мужчина, стоявший ближе всех к задней двери, и женщина, которую он успел вытащить из троллейбуса. Он ехал вместе с женой, стоял рядом с ней и помог ей выбраться на лед. К своему ужасу, он увидел, что вместо жены он вытащил кондукторшу. Через некоторое время он подцепил от этой кондукторши триппер и пришел лечиться к моему отцу.
Я хорошо помню этот удачный для отцовской частной практики день, потому что в этот день у отца было двое пациентов. Вторым пришел молоденький солдат. Входя в кабинет, он громко сказал, употребляя привычную ему военную терминологию:
— Доктор, у меня зудь в канале ствола.
Итак, я очень мало знал об отце и уже после его смерти решил хоть что-то выяснить о его студенческих годах, учебе в Цюрихе, об участии в Гражданской войне, о том, как и за что его посадили в тридцатые годы, ну и, возможно, что-то еще, о чем он мне не рассказывал, боясь, что я протреплюсь в школе и это может плохо отразиться на нашей семье.
После смерти отца еще несколько лет жил его старый приятель, с которым он учился начиная с первого класса гимназии и потом продолжал дружить и встречаться вплоть до последних дней.