Как только Агостино исполнилось 20 лет, он получил от отца часть семейной компании в Риме. Был 1487 год, и юноша присутствовал при постройке роскошных резиденций, меняющих облик Рима: вилла Бельведере папы Иннокентия VIII на Ватиканском холме, Палаццо делла Канчеллерия на Кампо-деи-Фьори, апартаменты папы Александра VI (Родриго де Борджиа). После долгих лет, видевших исключительно постройки башен, защитных стен и крепостей, архитектура и живопись вновь становились статусными элементами для демонстрации собственной влиятельности.
В этой атмосфере постоянного соперничества Агостино удалось вступить в контакт с высшими сферами римского общества и получить от папы Борджиа управление папскими соляными приисками. Он начал одалживать деньги французскому королю Карлу VIII, вел дела с семьей Медичи и спонсировал церковную карьеру Юлия II. Ему удалось открыть филиалы своего банка в Египте, на Ближнем Востоке и в Северной Европе.
Настоящий взлет в его предпринимательской карьере наступил в 1500 году, когда ему доверили руководство добычей алюминиевых квасцов в Тольфе. Эта минеральная соль необходима при окраске тканей, а ее импорт из Османской империи становился все более дорогим и опасным. Конечно, папа взял с Агостино высокую арендную плату, но всего за несколько лет Киджи удается установить монополию на этот материал во всей Италии. Арендная плата в восемьдесят пять тысяч дукатов в год – совершенно невероятная сумма – нисколько его не беспокоила. Судя по всему, на алюминиевых квасцах он зарабатывал триста дукатов в год. Агостино Киджи стал самым богатым человеком в Европе.
В 1509 году Юлий II принял его в свою семью, и на гербе Киджи появился кроме традиционных шести холмов, увенчанных звездой, еще и дуб семьи делла Ровере.
В огромной степени он был обязан успехом своей невероятной способности устанавливать связи с самыми влиятельными людьми в Европе. Агостино быстро учился и понял, что одни только деньги не дают желанного престижа. Он женился на Маргерите Сарачини из семьи богатых сиенцев, но она умерла в 1508 году, оставив его без наследников.
С этого момента личная жизнь банкира становилась все более сложной. Он начал втираться в доверие к семье Гонзага, чтобы заполучить руку их дочери Маргериты. Но на девушку не произвело никакого впечатления его богатство, и она отвергла предложение: ей казалось, что Агостино ее не достоин. Он оставил матримониальные планы и сошелся с Империей, самой известной римской куртизанкой, прелестной и образованной как ни одна другая женщина. Власть Киджи была настолько прочна, что он совершенно не стесняется показываться на публике в обществе гетеры, пусть и обслуживающей исключительно высшее общество. Утверждали, что он предложил ее Рафаэлю в качестве модели для некоторых его картин, и тот взял плату «натурой».
Но и отношения с Империей продлились недолго: в одну из своих поездок в Венецию Агостино потерял голову от молоденькой куртизанки по имени Франческа Ордеаски. Для девушки началась настоящая сказка. Банкир искренне и глубоко любил ее и даже посвятил ей оформление потрясающей виллы, которую он построил на берегах Тибра. Настоящий храм любви. Безукоризненный шедевр, прекрасно вписывающийся в его предпринимательскую стратегию. Талант Рафаэля стал ему помощником.
В преддверии 1500-летней годовщины рождения Христа папа Александр VI начал прокладывать новую дорогу вдоль западного берега Тибра: прямую магистраль, которая облегчила бы подступ к Ватикану толп паломников, ожидавшихся со стороны порта Рипа Гранде. Дорогу эту закончил Юлий II, но в начале века она быстро стала элитным местом, где самые богатые семьи города строили свои резиденции.
Агостино Киджи быстро понял значение этого района и купил на виа делла-Лунгара, сразу за Септимиевыми воротами, землю, на которой он решил построить свою римскую резиденцию. К его огромной удаче, во время рытья фундамента обнаружилось, что еще в античные времена кто-то построил здесь загородную виллу. Банкир не мог знать, что он выбрал то самое место, где Марк Агриппа, зять императора Августа, выстроил свою роскошную резиденцию, но связь с прошлым прекрасно вписывалась в его планы.
Тосканскому архитектору Бальдассаре Перуцци, который уже работал для Киджи в Сиене, Агостино заказал постройку, которая напоминала бы античные модели. Тот разработал весьма новаторский проект: вилла Киджи, погруженная в великолепный парк, могла соперничать с самыми блистательными виллами семьи Медичи, но ее отделка напоминала о римских палаццо. Здание не поднималось выше третьего этажа и было разделено на три сектора: два более крупных по бокам и один, чуть вдающийся назад, по центру – как у тосканских домов этого времени. Но на фасаде незаметна грубоватость загородных жилищ: рифленый камень уступил место античным пилястрам, гордо выставившим свои коринфские капители. В центральной части открывалась лоджия, которая соединяла внешнее и внутреннее пространство. Получивший задание максимально приблизиться к античным архитектурным традициям Перуцци изменил собственную манеру. Он сам руководил строительством для земляка нового жилища, которое уже в момент постройки описывали как нечто среднее между палаццо и загородной виллой. Совершенно замечательное здание, способное поразить миллионы туристов, – ведь за пять веков оно почти не изменилось.
Но для Агостино, готового подчинить искусство своим личным интересам, эта вилла стала прежде всего способом увенчать свою головокружительную карьеру.
В одном из залов первого этажа Киджи попросил Перуцци изобразить на потолке его личный гороскоп: художник прибег к классической мифологии, чтобы отобразить божественный дар младенцу, появившемуся 28 ноября 1466 года. С одной стороны едет ночная колесница, с другой – Персей обезглавливает Медузу, все это в окружении греческих божеств, наблюдающих за появлением новорожденного.
Агостино умел соблюсти сложный баланс между христианской верой, необходимой в религиозных публичных церемониях, и собственным довольно светским сознанием, вверяющим его звездной силе судьбы. Говорят, что в 1506 году первый камень этого здания он заложил в особенно благоприятный день: 22 апреля, когда, как считалось, Ромул основал Рим.
В его резиденции не было места религии: вилла задумана как дань чувствам и ожиданиям, связывающим мужчину и женщину, рассказанным через неисчерпаемую по части сюжетов греческую литературу. Скандал, который могло бы вызвать такое неумеренное использование языческой культуры, был предотвращен невыразимой красотой росписи, покрывающей стены здания. Все были настолько единодушны в своем восхищении, что даже Юлий II посетил виллу Киджи множество раз, в том числе в отсутствие хозяина.
Никто не возмущался при виде всепобеждающей чувственности
В 1511 году, ожидая возвращения папы делла Ровере с поля боя, Санти мог немного отдохнуть от росписи ватиканских станц и посвятить себя этой фреске, к которой у банкира было особое отношение. На самом деле в этой комнате поработали и многие другие художники, не только Перуцци. Круглые своды под потолком уже отчасти были расписаны фресками Себастьяно Лучани, молодого венецианца, которого Киджи привез с собой в Рим, пораженный его талантом. Себастьяно – полноправный наследник венецианской традиции, учившийся тайнам мастерства у Джованни Беллини и Джорджоне. Лучани – настоящий мастер работы с цветом, а кроме того – приятнейший в общении человек. В Вечном городе ему удалось подружиться с Микеланджело и вместе с ним начать недолюбливать слишком уж удачливого Рафаэля. Появление урбинца на работах по украшению виллы вряд ли пришлось ему по душе.
Но его недовольство усилилось, когда он узнал, что Санти должен закончить то изображение, которое доверили ему. Над входной дверью Себастьяно написал Полифема, который на морском берегу завершил игру на флейте Пана. Циклоп надеялся, что его музыка привлечет нимфу Галатею, в которую он влюблен. Однако его игра вызвала обратный эффект: на соседней картине девушка сбегает от него по воде, влекомая двумя дельфинами. Циклоп резко сдвигает свой инструмент на спину и вертит головой, чтобы понять, куда же удаляется его возлюбленная. Этот неожиданный побег оставил его буквально с разинутым ртом. Его ноги столь небрежно разбросаны, что напоминают о картинах Микеланджело в Сикстинской капелле. Прибыв в Рим, Лучани открыл для себя мощь, которую Буонарроти передает в своих фигурах, и быстро усвоил его стиль. Напротив, ярко-синие одежды циклопа – наследие венецианской школы. В целом, однако, Полифем не выражает того гнева, который должен был его охватить. Мы восхищаемся его мускулатурой и ярким цветом одежд, но нас не захватывают его эмоции.
Совсем иного результата добился Рафаэль своей Галатеей.
Фигура нимфы пронизана чувственностью. Ее стройное тело изгибается в поиске равновесия на раковине, которая уносит ее в укрытие. Она оглядывается назад, обеспокоенная шумом, который производит тритон, дующий в раковину справа от нее. Ее изогнутая и монументальная фигура выделяется из общей кутерьмы вокруг нее. Один тритон схватил ее подругу, старающуюся выскользнуть из крепкого объятия; другая нимфа взбирается на плечи центавра; лошадь не знает, в какую сторону бежать, – ее копыта направлены в одну сторону, а голова в другую. Настоящий хаос, которым стремятся воспользоваться купидоны, готовые пустить свои стрелы. Они собираются поразить трех девушек, чтобы те уступили своим ухажерам. Эрос строго и внимательно наблюдает за сценой из-за облака. Переплетение голых тел, объятия и попытки побега превращают фреску в настоящий взрыв эмоций. Нас охватывают восхищение красотой и страх, которым пронизана эта сцена, а царствует здесь величественная Галатея – божественное создание, неподвластное даже самым сильным эмоциям. Истинный триумф любовной страсти, возникающий из противоречивых чувств, овладевающих зрителем. Но это не просто дань Любви.