Но не в таких, как «Преображение Господне».

Через четыре года работа Санти еще не была закончена. Очень странно для такого организованного и быстрого художника. Очевидно, что и тема, и соревнование с художником из круга Буонарроти породили в нем немалое беспокойство. Он знал, что должен показать себя во всем блеске, принял идею соревнования близко к сердцу и демонстрировал в этой картине все умения, наработанные за двадцать лет карьеры.

Он не довольствовался, как обычно делают его коллеги, изображением Моисея и Элии, окруживших Христа, который сияет неестественным светом и оставляет потрясенными Петра, Иоанна и Иакова, взошедших с ним на гору Фавор. Рафаэль решил ввести в это изображение элементы евангельского повествования о том, что произошло сразу после. Спустившись с горы, Христос исцелил бесноватого, в чем только что потерпели неудачу его ученики. Две этих сцены объединены в одну картину. Но чтобы связать в одно эти сцены, у подножия горы Рафаэль изобразил момент, непосредственно предшествовавший исцелению. Отчаяние персонажей, не знающих, что делать перед лицом беснующегося, изображено крайне достоверно. Кто-то из них указывает на Иисуса, имея в виду, что только он может спасти юношу. Рассказ выстроен идеально. В нем нет ни несуразностей, ни натяжек, к которым Санти нас приучил.

Две сцены происходят одновременно, но с формальной точки зрения разрыв между ними огромен.

Момент Преображения освещен слепящим светом, бьющим из-за спины Христа. Или даже сам он становится светом на горе Фавор и своей мощью сбивает с ног апостолов, потрясенных чудесным явлением.

Напротив, появление бесноватого погружено в ночную тьму: в отсутствие спасительного света Иисуса люди оставлены во тьме и отчаянии. Напряженные взоры, намного более выразительные, чем в написанном когда-то давно «Снятии с креста», выражают здесь невиданную ранее степень страха и волнения. Бесноватый полностью потерял контроль над своим телом, закатил глаза, и даже поза его говорит о полном безумии. Персонажи, которые его окружили, напряжены до предела: кто-то из них указывает на одержимого, кто-то на гору – эти жесты помогают зрителю постепенно рассмотреть всю сцену.

Санти позволяет себе оставить отсылку к Микеланджело, изобразив на первом плане сидящего с книгой мужчину, но, что еще интереснее, он цитирует себя самого: женщина, опустившаяся на колено спиной к зрителю, напоминает об одной из матерей «Пожара в Борго».

Результат потряс кардинала де Медичи, который потерял всякое желание отправить картину во Францию и предпочел оставить ее в Риме, выставив на несколько лет в церкви Сан-Пьетро-ин-Монторио. Еще до того, как картина вышла из мастерской Рафаэля, она стала знаменитой. Слава о ней разнеслась по всему городу, когда художник лишь приближался к завершению произведения.

В марте 1520 года «Преображение Господне» еще стояло в мастерской Санти, который наносил на нее последние штрихи. Но он был уже не в силах держать кисть в руках.

«Рафаэль, – рассказывает Вазари, – втихомолку продолжал заниматься своими любовными делами, превыше всякой меры предаваясь этим утехам. И вот однажды после времяпрепровождения еще более распутного, чем обычно, случилось так, что Рафаэль вернулся домой в сильнейшем жару, и врачи решили, что он простудился, а так как он в своем распутстве не признавался, ему по неосторожности отворили кровь, что его ослабило до полной потери сил, в то время как он как раз нуждался в их подкреплении»[58].

В этот раз он и впрямь перешел черту. Его «любовные похождения» оказались для него роковыми. Никакое лечение не могло его спасти.

Когда он уже почти испустил дух, его ученики решили перенести «Преображение Господне» к его изголовью. Он умер, созерцая свое последнее великолепное творение.

«Здесь покоится Рафаэль, победы которого над собой Природа боялась при его жизни, но теперь, с его смертью, она боится умереть и сама».

Так написано в эпитафии, которую его друг Пьетро Бембо написал для его захоронения в Пантеоне. Не всем перепадает честь быть захороненными в таком месте. Но даже папа не мог ему в этом воспрепятствовать.

Художник был в сознании до последних секунд жизни. «Первым делом как христианин отпустил из дому свою возлюбленную, обеспечив ей приличное существование, – пишет Вазари, – а затем разделил свои вещи между двумя учениками: Джулио Романо, которого он всегда очень любил, и флорентинцем Джованни Франческо, по прозванию Фатторе, а также неким священником из Урбино, своим родственником. Далее он распорядился, чтобы на его средства в церкви Санта-Мариа-делла-Ротонда был восстановлен древний каменный табернакль[59] и чтобы там был сооружен алтарь со статуей Богоматери, под которой он выбрал место для погребения и упокоения своего праха после смерти. А все свое имущество он завещал Джулио и Джованни Франческо, назначив своим душеприказчиком мессера Бальдассаре из Пеши, в то время папского датария. А засим после исповеди и покаяния он завершил свой жизненный путь в день своего рождения, в страстную пятницу, тридцати семи лет от роду. Надо полагать, что душа его украсит собою небесную обитель подобно тому, как он своей доблестью украсил земную»[60].

Биограф закончил этими словами рассказ о земном пути художника, которого в Риме прозвали «божественным».