– А сейчас ты куда бежишь? Вечно мотаешься, я тебя и не вижу совсем…

– А сейчас, видишь ли, миленькая, я назначен в наряд, на площади будем вешать Видяина. Я быстро вернусь.

– Знаем твое «быстро»… Смотри, суп остынет – сам будешь разогревать!

– Не сердись, не сердись, голубушка… Ой, ой, уже половина десятого, бегу!

И еще раз наскоро поцеловав голубушку, он умчался.

На площади стояло несколько деревьев. Никто еще не знал, на каком именно дереве будут вешать. Но велика, хотя и непонятна, сила предугадывания в человеке: почему-то толпа собралась около древнего гиганта, простершего ветви далеко – во все стороны. Толпа не ошиблась. К десяти часам утра к этому дереву привели Видяина.

…Когда люди любятся, они непременно стремятся найти какое-нибудь укромное местечко: или рощицу, или тенистую аллею, или овраг, или, наконец, если это происходит на балу, парочки уединяются в дальний уголок, под сень какой-нибудь настоящей или фальшивой пальмы.

Когда люди убивают, они обязательно делают это или около стены, или в овраге, или у холма, или в каменоломне, или на поляне в лесу. Одним словом, требуется почему-то как бы естественное укрытие людскому (людскому?) деянию. Вероятно, в обоих случаях, т. е. в случае любви и в случае смерти, в нынешних поколениях звучит голос пещерных предков. Вероятно, голос этот неистребим: любовь и кровь – это нечто большее, чем человечество и его фантазии.

Видяин стоял под деревом, с руками, связанными сзади, рот его был действительно зашит. На подбородке засохла кровь. Полы его шинели были покрыты темными пятнами. Быть может, эти пятна были тоже кровяными. Но то была кровь не Видяина, а тех, кого он казнил, страдая флюсом.

Палач вскарабкался на дерево. Он был занят пристраиванием петли к одной из ветвей. Распоряжавшийся казнью громко прочел приговор. Видяин стоял неподвижно. Толпа застыла.

А там, вверху, в небесной голубизне, Царь Света совершал свой золотой путь.

– Айда! – сказал распоряжавшийся казнью.

Раздался глухой удар – это выбили ногой ящик из-под ног Видяина. И тотчас, ни на секунду позже, прозвучало ясно и отчетливо:

– Да здравствует Советская власть!

Это крикнул Видяин – он таки прокусил шпагат, связывавший его губы. Веревка, на которой он повис, оборвалась, он упал на землю…

Тогда выступил вперед Заурбек.

– Эй, Таукан! – крикнул он.

Из рядов вышел мужчина, весь заросший, в коротком бараньем тулупе, препоясанный громадным кинжалом.

– Слушай, Таукан, если этот человек скажет еще одно слово, отрежь ему его поганый язык.

– Хунш (хорошо), – ответил мрачный Таукан, приблизился к тому, кто от первой смерти переходил ко второй, и вытащил свой невероятный кинжал.