Идеалу средневековой доблести суждено было воплотиться в лице Людовика IX.

Людовик был воспитан умною и строгою матерью своею, Бланкой Кастильской (1188–1252). Все четыре сына[45] ее получили одно воспитание; но природные наклонности взяли верх, и юноши вступили в жизнь с разными характерами. У них была, впрочем, одна общая черта, состоявшая в глубоком благочестии. Но прежде, чем перейти к представлению Людовика IX, стоит сказать несколько слов о его брате, Карле Анжуйском (1227–1285).

У Карла Анжуйского даже это высокое свойство обнаруживалось в какой-то жестокой и мрачной форме. Современники почти единогласно говорят об его задумчивом и суровом нраве. Он почти не спал, мало ел и никогда не улыбался. Не мудрено, что такой характер он получил из-за сурового детства, во время которого мать постоянно усмиряла французскую знать и Карл был предоставлен не только сам себе, но и рассчитывать мог исключительно на свои силы.

Вступив в наследство графством Прованским, Карл не отказался приносить клятву вассальной верности императору Фридриху II (1194–1250). Но утвердиться в землях Прованса было не так просто, так как прежние сеньоры предоставили столько свобод городам и знати, что умалить их было не так просто. Вместе с Карлом в Прованс приехала целая армия юристов и счетоводов, намеренная подтвердить его законное право на власть в этих землях. В Провансе вспыхнуло восстания. Его поддержали соседние Марсель, Арль, Авиньон. Карл вынужден был уехать, а города тут же объединились и образовали оборонительный союз.

Карла Анжуйского нельзя обвинить в трусости, скорее всего он был хорошим политиком и стратегом и проявлял решительность, когда она была оправдана и необходимо. Так он отличился храбростью во время VII Крестового похода (1248–1254), во время которого узнал о новом восстании в Провансе, но дипломатией и хитростью сумел не только усмирить восставших, но привлечь их на свою сторону.

Удачные браки, тонкая политика с римскими папами в конце концов превратили Карла в одного из самых влиятельных правителей Европы. У него была корона не только Сицилийского королевства, но и власть во всей южной Италии, Ломбардии, Тосканы, Анжу и Прованса.

Между памятниками, изображающими время и личность Людовика IX, особенно замечательны два – «Записках Жуанвиля» и «Жизни Св. Людовика», написанной духовником королевы Маргариты Прованской (1221–1285), женой Людовика IX. Главная прелесть и оригинальность Жуанвилевых рассказов заключается в резко выдающейся противоположности между повествователем и его героем. Жуанвиль был храбрый рыцарь и по тогдашнему времени довольно начитанный человек, с простым и даже несколько прозаическим взглядом на жизнь. Тем поразительнее для внимательного читателя тот поэтический отпечаток, которым, вероятно, без воли и ведома автора, отличается его сочинение. Жуанвиль простодушно рассказывает все виденное им в бытность его при Людовике; но поэзия предмета согрела его фразу, сообщила ей красоту и порою возвышенность, каких не было в природе самого повествователя. Отношения короля к сенешалу[46] Шампании[47] нельзя лучше объяснить, как следующим анекдотом. Однажды Людовик, поучая беседою верного служителя, спросил у него: «Что бы ты предпочел, смертный грех или проказу?» – «Лучше тридцать грехов, чем проказу», – поспешно отвечал рыцарь, к крайней печали благочестивого государя. Жуанвиля нельзя, однако, упрекнуть в недостатке религиозного чувства, но он был не в состоянии подняться до той высоты, на какой стоял причисленный западной церковью к лику святых король французский. Читая дошедшие до нас биографии последнего, нельзя не спросить себя, где находил он время для управления государством? Ежедневно посещал он все божественные службы, проводил значительную часть дня в одинокой и горячей молитве, немилосердно бичевал себя, читал творения Святых Отцов, охотно беседовал с учеными богословами и вообще с людьми, посвятившими себя науке. Он поверял им свои сомнения и требовал от них разрешения вопросов, смущавших его душу. Но не в одних молитвах и благочестивых беседах высказывалось глубоко религиозное настроение этой души.

В 1228 году по инициативе Людовика IX и Бланки Кастильской в 35 километрах от Парижа было основано аббатство Руаймон, переданное затем монахам Цистерцианского ордена, в 1230 году – аббатство Нотр Дам де ла Соссэ близ Немура, в 1242 году – аббатство Мобюиссон близ Понтуаза, в 1248 году – аббатство Нотр Дам дю Ли возле города Мелена. При участии короля в 1231 году переделали церковь Сен Дени, а в 1242–1248 годах в Париже построили часовню Сен Шапель для хранения тернового венца Иисуса Христа и частицы его креста, переданной французскому королю Бодуэном II, византийским императором. В 1257 году Людовик IX основал доминиканский монастырь в Компьене, а в 1263 году – в Канне.

Нужно ли говорить о его щедрости к бедным, о его частых посещениях больниц, о выстроенных им храмах?

Не без ужаса рассказывают современники о бедствиях, поразивших крестоносцев в Египте. Испорченные, отвратительные видом и запахом трупы умерших от язвы воинов остались бы непогребенными на чужой земле, ибо испуганное духовенство отказывало им в последнем христианском обряде. Король собственным примером пристыдил малодушных и заставил их исполнять тяжкий долг, присутствуя лично при каждом отпевании. Тела умерших братьев не внушали ему омерзения.

Доподлинно известно, как сильно свирепствовала в Средние века страшная болезнь, которую называют проказою. Люди, пораженные этим недугом, навсегда отлучались от общества; церковь разрывала посредством особенного обряда их связи с остальным миром; жилища, где их обыкновенно содержали, были предметом общего страха. Но Людовик не разделял и в этом случае общего чувства: он ходил за прокаженными и собственными руками омывал их язвы.

Зато западные народы предупредили римского первосвященника и еще при жизни Людовика назвали его Святым. Слава его не ограничилась, впрочем, Западной Европой; она проникла на Восток: послы из Армении приходили в лагерь крестоносцев и просили о дозволении видеть святого короля.

Посмотрим на Людовика IX с другой стороны. Мы увидим, что вся жизнь его, во всех ее направлениях, проникнута одним глубоким и горячим чувством христианской правды. Поставленный среди воинственных поколений, для которых высшею целью деятельности была военная слава, Людовик не любил войны. Он не отличался той блестящей, без нужды вызывавшею опасности отвагой, которая составляла одну из принадлежностей рыцарства; его мужество было спокойное и холодное. Оно вытекало из обдуманного убеждения и не было следствием страсти.

Первые войны свои он вел с англичанами и мятежными вассалами. Людовик одолел и тех, и других, восстановил нарушенные права свои, но довольствовался непосредственным результатом победы и не подумал о распространении власти или владений. Еще менее могла соблазнить его возможность отмстить врагам.

С ранних лет мысль его была занята войнами в Палестине, где христианскому рыцарю открывалось поприще, вполне достойное его подвигов. В то время, когда бедствия крестоносцев в Египте достигли до высочайшей степени и не было более спасения войску, запертому между Нилом и мамелюками, Людовик отказался от предложенного ему средства возвратиться одному в крепкую Дамиету[48], где его ожидала совершенная безопасность. В плену у мамелюков[49], среди ужасов и страданий всякого рода, он один из всех французских рыцарей сохранил полное спокойствие и ясность духа. Вскоре после поражения крестоносцев мамелюки восстали против своего султана, убили его и с дикими воплями бросились к своим пленникам. Один из убийц показал Людовику вырванное у погибшего султана сердце и спросил: «Что дашь ты мне за сердце врага твоего?» Король молча отвернулся. Прочие христиане думали, что настал их последний час, и готовились к смерти. Жуанвиль откровенно признается, что не мог произнести должного покаяния, потому что не мог от страха припомнить ни одного греха. «По той же причине не помню я ничего из сказанного мне тогда конетаблем[50] Кипрским», – прибавляет простодушный биограф Людовика IX.