— Они играли в карты, ели, пили, развлекались, а потом с такими же веселыми лицами бросали мертвых в общую могилу. Как скот. Детей, женщин… всех… Понимаешь меня, Микаса?

Наверное, она ждала извинений… Но Эрен не хотел извиняться, он больше всего хотел, чтобы она поняла его. Поняла и разделила с ним ту тяжелую пустоту, что камнем тянула душу в бездну ненависти.

— Кто они?

— Твари, — выдохнул он, но потом все же нашел в себе силы и добавил тихо: — Марлийцы.

Она стояла перед ним в роскошной синеве шелка и ажуре черных кружев. Изящная? Да. Но в то же время чуждая, не родная… не своя. И Эрену это не нравилось. Разве дорогие наряды, украшения, роскошь могут сделать Микасу еще красивее? Ведь даже сейчас его притягивают ее глаза, лицо, руки и обнаженная шея… а не бисерная вышивка на подоле. Драгоценный камень и без дорогой оправы будет сиять.

— Это платье… — Эрен отвел взгляд, — тоже заляпано в крови сотен убитых.

Вот почему он не хочет видеть ее в нем. Оно пачкает и унижает ее. Обесценивает.

— А я, Эрен? — вдруг спросила Микаса, и ее голос треснул, будто разбитая чашка. — А Саша? А ты? Разве мы сами не заляпаны кровью? Разве мы не убийцы?! Эрен! — Теперь она звенела осколками отчаянья. — Убивать — это единственное, что я умею делать!

Нет! Неправда!

— Не сравнивай нас и их! — вспыхнул он и снова поднял на нее взгляд, но тихий голос Микасы тут же погасил пожар негодования внутри.

Она первая справилась с собственными эмоциями и взяла себя в руки.

— В любом случае это была глупая затея, — произнесла устало и вдруг продолжила тем же безжизненным тоном: — Помоги снять.

Из огня да в полымя. Эрена еще сильнее бросило в жар. Правда, на этот раз внутри полыхнуло вовсе не от ненависти.

— Чт… Что? — даже язык перестал слушаться.

— Расстегни платье сзади, — повторила Микаса чуть более решительно. — Я не смогу сама дотянуться до пуговиц на спине.

— Но… — совсем было растерялся молодой человек.

— Эрен! — настойчиво и недовольно.

От ее строгой интонации кольнуло в сердце. Вряд ли осознанно, но только что Микаса точь-в-точь воспроизвела тон матери. Ту самую ее манеру повышать голос на первом слоге имени и растягивать свое неудовольствие на втором в моменты, когда он упрямился или демонстрировал Карле свой непростой характер. Мама давно мертва… Та единственная в мире женщина, которая любила его несмотря на все выходки, дурости и глупости, которые он творил в детстве. Даже если снова получал от соседских хулиганов, даже если упал, пока лазал по крышам… даже когда убил работорговцев… Ругала, кричала… а потом горестно вздыхала и шла за теплой водой, чтобы промыть ссадины. А еще прощала сына: за обидные слова, брошенные им сгоряча, за ужасное поведение… за все. Наверное, такова суть любви. Уметь прощать. И любить не за что-то, а вопреки всему.

А еще быть готовой пожертвовать самым дорогим — жизнью.

Единственная любившая его женщина… Единственная ли?