Я-то, признаться, думала, что это восклицание такое — вроде «аччиденти», и не обращала особого внимания; только недоумевала, что за эпидемия поразила город — всем неможется, все томятся, все жалуются, доверительно заглядывая в глаза зеленщику, почтальону или священнику (встретив на улице священника своего прихода — а они вечно попадаются навстречу, кстати и некстати, — принято сказать хотя бы пару слов), чтобы в ответ услышать загадочное слово «макайя», удовлетвориться таким ответом, обменяться понимающими взглядами и разойтись по своим делам. Я, конечно, и раньше знала, что генуэзцы любят пожаловаться, но обычно виновники всех бед находятся незамедлительно: правительство, карабинеры, коммунисты, дворники, мэрия, футбольные тренеры, католическая церковь — выбирай не хочу. А тут — макайя! Вот поди ж ты!

Почему я не спросила, что это значит? Так макайя действует, знаете ли, на всех, даже на русских (чуть было не сказала — особенно на русских).

Томно как-то, немножко грустно, голова чуть-чуть кружится, тоску ощущаешь за плечами так явственно, что начинаешь понимать средневековых монахов, плевавших через левое плечо на дьявола, — на них тоже, наверное, время от времени дул сирокко.

В городе пасмурно, жарко и влажно, солнце если и выглядывает, то ненадолго, и снова скрывается за облаками, которые, не переставая, гонит горячий и мокрый ветер. Сто́ит выйти на улицу, как тебе в лицо, в глаза, в уши, в затылок дует будто из фена, и влажно как в ванной. Если облака проливаются дождем, то под ним можно стоять как под теплым душем — и отчего бы, собственно, не стоять, если всё и так влажное. Все носят с собой зонтики и рассеянно оставляют их где попало, иногда возвращаются за ними, пожимают плечами: «Макайя!».

— Макайя! — понимающе отвечает банковский клерк, выкладывая зонтик на стойку.

Над портом висит плотная голубая дымка, город погружается в томную лень, разноцветное белье не полощется на ветру между домами, молодые коммунисты около Университета, предлагая прохожим газеты, забывают, что они хотели сказать, таксисты не ругаются, скутеры не подрезают автобусы, дети смирно сидят в колясках, мужчины не заглядывают в вырез платья, голуби вокруг Христофора Колумба — и те прекратили летать и бегать: ходят вразвалочку или с достоинством сидят на ступеньках рядом с ангелами и важно смотрят на разморенных сирокко прохожих. Сирокко! Простите: макайя!

Единственное, что делается легко и с удовольствием, — так это мечтается о путешествиях:

— Испания? Франция?

— Да нет, что там делать!

— Вот Стамбул!

— А я хочу в Самарканд или Ташкент…

— Да-да, всю жизнь мечтал туда поехать.

— И я! Там, правда, черт знает что творится…

— Да это не там, а…

— А Наташа мне рассказывала о Байкале!

— Да, вот бы куда поехать! А еще лучше — на Чукотское море![15]

Да-а! Чукотское море… И все напряженно вглядываются вдаль, улыбаются, морщат носы, чешут подбородок. Il mar dei ciuchi! Вот это да!

В туристических агентствах очереди. Вот где нет томной лени: обсуждаются даты, рейсы, произносятся названия, которых я в жизни не слышала, парочки ругаются: молодые — азартно, пожилые — язвительно, агенты вытирают пот со лба и достают с верхней полки еще одну папку, стряхивая с нее годовую пыль.

Ни до чего не договорившись, пары вываливаются на улицу и подставляют лицо под фен сирокко.

Чукотское море! Да-а-а… Жаль, что ничего не получилось, но ничего, поедем в следующем году. Да-да, в следующем году — в Лиссабон, в Калькутту, в Карелию, в Мексику… В следующем году. Да.