Как всегда, мы с нашей бабушкой удивляемся разному.
Так же я ее пытала о Джорджо Стрелере и Паоло Грасси. Что делали? Что говорили? О театре? О новых пьесах? О Брехте?
— Это само собой, — отвечает нонна, — но до меня всё больше долетали разговоры в буфете о девушках.
— Расскажи, пожалуйста! Как интересно! Что же они говорили о девушках?
Нонна застенчиво улыбается:
— Попы сравнивали — у кого красивее.
Мне нужно было прожить полгода в Италии, чтобы оценить эту деталь. Книгу Джорджо Стрелера «Театр для людей» я читала, когда Италия мне была совсем не нужна, чтобы вникать в смысл идей Стрелера, я даже текст до сих пор вижу, как тогда — с кружевной тенью яблоневых веток нашей дачи. А теперь мне вдруг стал интересен сам Стрелер. Отчасти потому, что художником по свету у него работал отец моего мужа, отчасти потому, что всё, ранее слышанное и читанное об Италии, обрело совсем другое измерение. Итальянцы, живущие в таком откровенном переизбытке культуры — я имею в виду прежде всего ее материальное выражение, — должны были каким-то образом выработать иммунитет к нагромождению того Прекрасного, что их окружает, — так я себе объясняю детскую радость, с которой они рассматривают всё подряд: море, попы, небо, лица, ноги и деревья.
Красота интересна во всех ее проявлениях, утверждают они, — и попробуйте с ними не согласиться.
Casta diva.
Сбылась моя мечта — я наконец-то попала в знаменитую итальянскую оперу. К сожалению, пока не в Ла Скала.
Муж мой болеет распространенной театральной болезнью и ходит на спектакли в трех случаях: если это работа, если его пригласили и когда неудобно отказаться. Для последнего случая, кстати, у него имеется отличная формула. На вопрос «Как тебе понравилось?» он отвечает: «В жизни не видел ничего подобного» (рекомендую, очень помогает в безнадежных случаях).
В театре Карло Феличе — оперном театре Генуи — шла генеральная репетиция «Нормы». Для Сандро это была адская смесь всех трех случаев — один технический директор пригласил другого посмотреть, как работает новая техника: в этой постановке вместо декораций была сплошная видеопроекция. В итальянских театрах, похоже, окончательно сошли с ума: драматические городят на каждом спектакле за́мки-деревья-купола (минимум на три трейлера — а то не дай бог в турне пригласят), а в оперном — ограничиваются видеопроекцией в чистом виде. Хотя «ограничиваются» — не то слово, конечно. Видеопроекторы работали на всю мощь и демонстрировали все последние достижения видеопроекторной промышленности. Эдакий гигантский шоурум.
К чему я совершенно не была готова — это к генеральной репетиции, на которую зрители приходят в мехах и смокингах. В России генеральная традиционно называется «для пап и мам». Это прогон в костюмах, на который зовут прессу (это важно, потому что тогда репортажи о премьере выйдут вовремя), в первых двух рядах — фотографы, на каждом свободном месте — телекамера, и во всём партере — родители, близкие друзья и хорошие знакомые. Идея генеральной репетиции «для пап и мам» — это не только дать фотографам и ТВ возможность снять хорошие материалы, но и для актеров — показать в первый раз спектакль на заведомо дружественном зале.
Вот почему меня так поразила Генеральная репетиция, на которую продают билеты и приходят в бриллиантах. Какой тогда смысл? Чем она отличается от премьеры?
В «Норме» есть ария, которую все знают, — хотя бы на слух. Это Casta Diva. Божественная музыка. Да и сама итальянская опера — это же легенда. Наконец-то я смогу к ней прикоснуться, припасть к истокам. Я приготовилась к знаковому событию моей жизни.
Опера началась — и тут я поняла, что случилась КАТАСТРОФА.
Точнее, я поняла это не сразу, а постепенно. Точнее, я понимала это постепенно и всё больше ужасалась необратимости произошедшего, а главное — масштабам катастрофы.
Я
Я стала — даже помимо своего желания — понимать текст итальянских опер. И этот текст оказался абсолютно чудовищен.
Если любить эту музыку и нежные сочетания звуков итальянских фонем, но не знать смысла слов, то наслаждаться итальянской оперой можно бесконечно. Но в тот момент, когда смысл каждого слова проявляется во всей его очевидности, прекрасную музыку уже нельзя отделить от бездарных и банальных текстов.