Ворот платья украшал орнамент в виде переплетенных тонких побегов сикомора, искусно вышитый золотой нитью, а по подолу тянулась череда разновеликих лотосов, тоже златотканых и представленных во всей живой прелести природного цветения.
Поперек тела, но не обхватывая его, лежал пояс из драгоценных камней: изумительной красоты, сиявший и мерцавший всеми красками небесных светил! Пряжка на нем была из огромного желтого алмаза округлых очертаний, по форме похожего на сдавленный упругий шар. Он сверкал и блистал, как если бы в нем было заключено настоящее солнце, лучами своими озаряющее все вокруг. По бокам от него находились два лунных камня, поменьше, чистый блеск которых на фоне яркого сияния солнечного камня напоминал серебристый свет луны. Далее с обеих сторон тянулся ряд переливавшихся разными цветами камней, соединенных между собой изящными золотыми звеньями. Казалось, в каждом из них скрыта живая звезда, мерцавшая переменчивым светом.
Восхищенно всплеснув руками, Маргарет нагнулась, чтобы рассмотреть пояс получше, но внезапно отпрянула и выпрямилась во весь рост.
– Это не погребальное одеяние! – с уверенностью произнесла она. – Это свадебный наряд!
Наклонившись, мистер Трелони приподнял складку платья у самой шеи и тихо охнул, словно удивленный чем-то, приподнял ткань повыше, а затем порывисто выпрямился и воскликнул, указывая рукой:
– Маргарет права! Платье предназначалось не для мертвой женщины! Смотрите! Оно не надето, а просто положено на тело!
Он взял драгоценный пояс и передал Маргарет. Потом обеими руками поднял просторное платье и осторожно положил на руки дочери, которые та, следуя естественному побуждению, вытянула перед собой. Вещи столь бесподобной красоты имеют величайшую ценность и требуют самого бережного обращения.
У всех нас перехватило дыхание при виде прелестного тела, теперь полностью обнаженного, если не считать платка, закрывавшего лицо. Мистер Трелони наклонился и слегка дрожавшими руками поднял платок, столь же тонкий, как ткань платья. Когда он отступил и взорам нашим явилась вся блистательная красота царицы, меня вдруг окатила волна стыда. Не пристало нам стоять здесь, непочтительно глазея на божественную наготу, ничем не прикрытую! Это непристойно! Почти кощунственно! Восхитительное тело дивной белизны казалось истинным воплощением совершенства. Ничего от смерти в нем не было: оно походило на статую, вырезанную из слоновой кости искусной рукой Праксителя[6]. Никакого ужасного усыхания, неизменно сопутствующего смерти. Никакой отверделой сморщенности, характерной для большинства мумий. Никакого истончения, свойственного иссохшим в песке телам, какие мне доводилось видеть в музеях. Казалось, все поры тела чудесным образом сохранились. Плоть была мягкой, упругой и налитой, как у живого человека. Атласно-гладкая кожа имела изумительный цвет свежей слоновой кости – чернело лишь истерзанное, покрытое отверделой кровяной коркой запястье правой руки, от которого была оторвана кисть, десятки веков пролежавшая поверх погребальных пелен на груди царицы.
Движимая женским состраданием, Маргарет – с горевшими гневом очами и пылавшими щеками – вновь накрыла тело великолепным платьем. Теперь мы видели только лицо. И оно поражало даже сильнее, чем тело, поскольку выглядело совсем живым. Веки сомкнуты, длинные черные ресницы полукружиями лежат на щеках. Благородно очерченные ноздри хранят неподвижность, в жизни всегда выглядящей более глубокой и мирной, чем в смерти. Полные красные губы чуть приоткрыты, и между ними виднеется полоска жемчужно-белых зубов. Необычайно густые волосы цвета воронова крыла пышно уложены над белым лбом, а на него выбиваются несколько непослушных завитков. Сходство царицы с Маргарет глубоко потрясло меня, хотя я уже знал о нем со слов Корбека, сославшегося на мистера Трелони. Эта женщина (думать о ней как о мумии или трупе я решительно не мог) была точной копией Маргарет, какой та впервые предстала моему взору. Сходство усиливала драгоценность в ее волосах – «оперенный диск», подобный тому, что украшал тогда голову моей возлюбленной. Драгоценность поистине прекрасная: огромная жемчужина с лунным блеском, обрамленная резными перьями из лунного камня.
Мистер Трелони вдруг смертельно побледнел и пошатнулся. Когда Маргарет бросилась к нему и заключила в объятия, пытаясь успокоить, он прерывисто прошептал:
– Я словно вижу перед собой тебя мертвую, дитя мое!
Последовало долгое молчание. Снаружи доносился рев ветра, усилившегося до ураганного, и яростный грохот волн, что разбивались о скалы далеко внизу. Из оцепенения нас вывел голос мистера Трелони, вновь окрепший:
– Позже мы попробуем выяснить, каким именно способом забальзамировано тело. Ничего подобного я не встречал прежде. Никаких разрезов для извлечения внутренних органов на нем нет, а значит, все они остались на месте. С другой стороны, в теле нет крови, но вместо нее в жилы искусно введено какое-то вещество вроде воска или стеарина. Я вот думаю, мог ли в то время использоваться парафин? Может быть, бальзамировщики неизвестным нам способом закачали его в кровяные сосуды, где он и затвердел?
Маргарет набросила на тело простыню и попросила нас отнести его к ней в комнату. Мы так и сделали, а там положили мумию царицы на кровать. Потом девушка велела нам уйти.
– Оставьте Теру наедине со мной. Нам все равно еще ждать много часов, а я не хочу, чтобы она лежала там, нагая, в беспощадном свете электричества. Может, она приготовилась к свадьбе… свадьбе с Ангелом Смерти… так пускай она хотя бы оденется в свой чудесный наряд.
Когда немногим позже Маргарет пригласила меня в свою комнату, мертвая царица была облачена в свое прекрасное платье, расшитое золотом, и перевязана драгоценным поясом. Вокруг нее горели свечи, и на груди лежали белые цветы.
С минуту мы стояли, держась за руки, и смотрели на нее, а потом Маргарет со вздохом накинула на тело одну из своих белоснежных простыней и двинулась прочь. Тихо затворив за собой дверь, она со мной вместе прошла в столовую, где к тому времени собрались все остальные, и мы принялись обсуждать события, уже произошедшие и еще предстоявшие.
Время от времени у меня возникало впечатление, что мы искусственно поддерживаем беседу, дабы к нам вернулась прежняя уверенность в себе. Долгое ожидание начинало сказываться на наших нервах. Теперь для меня было очевидно, что мистер Трелони пострадал от перенесенного транса больше, чем мы думали или чем он хотел показать. Сила воли и решимость его остались прежними, но физически он заметно сдал. Оно и неудивительно: четыре дня пребывания на грани смерти ни для кого не могут пройти бесследно.
С каждым часом время текло все медленнее и медленнее. Все мужчины, похоже, начали ощущать легкую сонливость. Я задался вопросом: а не было ли это дремотное состояние следствием того гипнотического воздействия царицы, которому некогда подверглись мистер Трелони и мистер Корбек? Доктор Винчестер время от времени впадал в отрешенность, периоды которой становились все длиннее и наступали все чаще.
Что касается Маргарет, напряженное ожидание сказалось на ней гораздо заметнее, чем на всех прочих: все-таки женщина. Она бледнела все сильнее и сильнее, и ближе к полуночи, всерьез забеспокоившись за нее, я увел девушку в библиотеку и попытался уговорить ненадолго прилечь там на диван. По решению мистера Трелони великий эксперимент должен начаться ровно через семь часов после захода солнца, то есть в три часа ночи. Даже если отвести целый час на окончательные приготовления, нам оставалось ждать еще два часа, и я клятвенно пообещал, что буду за ней присматривать и разбужу в любое время, какое она назовет. Однако Маргарет и слушать об этом не пожелала. Она с милой улыбкой поблагодарила меня за заботу, но заверила, что совершенно не хочет спать и полна сил, а бледна просто от естественного волнения, вызванного томительным ожиданием. Мне пришлось скрепя сердце согласиться, но я на час с лишним задержал ее в библиотеке, занимая разговорами на самые разные темы. Так что, когда она наконец настояла на возвращении в комнату отца, я удовлетворенно подумал, что по крайней мере помог ей скоротать время.