– Не расстраивайтесь понапрасну. Уверена, ваши светильники найдутся.
Сержант Доу повернулся к ней столь резко, что мне невольно вспомнились его подозрения против нее.
– Позвольте поинтересоваться, мисс: на чем основывается ваша уверенность?
Я испугался, как бы ответ мисс Трелони не укрепил детектива в его подозрениях, и весь похолодел от ужаса, когда она сказала:
– Сама не знаю. Просто уверена, и все!
Несколько мгновений полисмен молча смотрел на девушку, потом бросил быстрый взгляд на меня.
Он еще немного порасспрашивал мистера Корбека о его вчерашних перемещениях, расположении гостиницы, планировке номера и внешних приметах украденных светильников, после чего удалился, чтобы начать расследование. Под конец мистер Корбек настойчиво напомнил сержанту о необходимости действовать скрытно, дабы вор не уничтожил лампы, почуяв опасность. Затем он и сам отправился по своим делам, пообещав вернуться вечером и остаться в доме.
Весь день мисс Трелони выглядела заметно бодрее и веселее, чем прежде, хотя и была расстроена из-за кражи, которая неизбежно огорчит ее отца, когда он о ней узнает.
Бо́льшую часть дня мы провели за изучением бесценной коллекции мистера Трелони. Из всего услышанного от нашего гостя я уже составил кое-какое представление о размахе деятельности мистера Трелони в области египтологии, и в этом свете все вокруг приобрело для меня новый интерес. Чем больше я узнавал, тем сильнее становился мой интерес, и вскоре изначальный скепсис уступил место изумлению и восхищению. Дом казался подлинным кладезем чудес древнего искусства. Кроме больших и малых диковин в самой комнате мистера Трелони – от огромных саркофагов у стен до разнообразных золотых скарабеев в застекленных шкафах – великое множество редких экспонатов, при виде которых у любого коллекционера потекли бы слюнки, хранилось в огромном холле, на лестничных площадках, в кабинете и даже будуаре.
Мисс Трелони, сопровождавшая меня с самого начала, тоже разглядывала все предметы с возрастающим интересом. Изучив собрание изысканных амулетов в одном из застекленных шкафов, она простодушно призналась:
– Вы не поверите, но раньше я словно не замечала всех этих вещей. Они стали вызывать у меня некоторое любопытство лишь после несчастья, постигшего отца, но теперь притягивают и завораживают все сильнее. Я вот думаю: уж не пробуждается ли во мне страсть к древностям, унаследованная от отца? Если так, то странно, что до сих пор она никак не давала о себе знать. Конечно, большинство крупных предметов я видела и прежде и осматривала их более или менее внимательно, но всегда воспринимала как нечто само собой разумеющееся – просто как часть обстановки дома. Я не раз замечала, что точно так же люди относятся к старинным фамильным портретам: они настолько знакомы и привычны, что никто в семье не обращает на них внимания. Будет чудесно, если вы позволите мне осмотреть все вместе с вами!
Слова мисс Трелони премного меня обрадовали, а предложение составить мне компанию привело в восторг. Мы вдвоем обошли все комнаты и коридоры, восхищенно разглядывая великолепные предметы древнего искусства. Они были представлены в таком количестве и разнообразии, что большинство из них мы смогли осмотреть лишь мельком. Однако мы условились постепенно, день за днем, изучить все до единого экспонаты более тщательно. В углу холла стояла изрядных размеров стальная конструкция, вся изукрашенная рельефным цветочным орнаментом, и Маргарет объяснила, что с ее помощью отец поднимал массивные каменные крышки саркофагов. Само подъемное устройство было не слишком тяжелым, и передвигать его с места на место не составляло труда. Мы принялись поднимать одну крышку за другой и разглядывать бесконечные ряды иероглифических рисунков, вырезанных на большинстве из них. Хотя Маргарет сразу заявила, что египетское письмо для нее – темный лес, на деле она довольно хорошо разбиралась в иероглифах. Прожитый с отцом год не прошел для нее даром. Обладая незаурядным, острым умом и замечательной памятью, она незаметно для себя самой накопила обширный запас знаний, какому позавидовали бы многие ученые.
И все же в ней было столько наивного простодушия и детской непосредственности! Она высказывала такие свежие мысли и суждения, и притом ничуть не важничая, что в ее обществе я на время забыл обо всех бедах и тайнах, поселившихся в доме, и снова почувствовал себя мальчишкой…
Из всех гробниц наибольший интерес, несомненно, представляли три саркофага, находившиеся в комнате мистера Трелони. Два из них были изготовлены из темного камня – один из порфира, другой из какой-то разновидности бурого железняка, – и на каждом высечено по несколько рядов иероглифов. Третий же разительно от них отличался. Он был сделан из какого-то желто-коричневого минерала, по расцветке напоминавшего мексиканский оникс, да и во всех прочих отношениях на него похожий, если не считать полосчатого узора, не столь четко выраженного. Кое-где имелись почти прозрачные – или, по крайней мере, полупрозрачные – вкрапления. Весь саркофаг сплошь покрывали сотни, тысячи крохотных иероглифов, тянувшиеся, казалось, бесконечными рядами. Крышка, передние, задние и боковые стенки и постамент были густо испещрены изящными рисунками, выкрашенными в синий цвет и резко выделямшимися на темно-желтом камне. Саркофаг достигал футов девяти в длину при ширине около ярда. Стенки его, лишенные жестких линий, плавно выгибались, и даже углы были искусно закруглены приятным для глаза образом.
– Да уж, – сказал я, – не иначе он предназначался для великана!
– Или для великанши! – добавила Маргарет.
Саркофаг этот стоял вблизи одного из окон. От всех прочих саркофагов в доме он, помимо своих размеров, отличался еще одной особенностью. Все остальные – изготовленные из гранита, порфира, железняка, базальта, сланца или дерева – имели самое простое внутреннее строение. У одних стенки изнутри были полностью или частично покрыты иероглифами, у других – нет. Но ни у одного из них на внутренних поверхностях не было ни выступов, ни впадин, ни даже мелких неровностей. Любой вполне мог бы служить обычной ванной: собственно говоря, они во многих отношениях и походили на каменные и мраморные римские ванны, которые мне прежде доводилось видеть. Однако на дне этого саркофага было плоское возвышение, имевшее очертания человеческой фигуры. Я спросил Маргарет, есть ли у нее какое-нибудь объяснение этому, и она ответила так:
– Отец решительно отказывался говорить об этом. Я сразу же обратила внимание на эту особенность, но, когда спросила у него, он ответил: «Когда-нибудь я все тебе расскажу, девочка моя… если буду жив! Но не сейчас! История этого саркофага еще не завершилась так, как мне хотелось бы! Однажды – возможно, в самом скором времени – я все о нем узнаю и в подробностях поведаю тебе. И уж поверь, история эта будет крайне занимательной, от первого слова до последнего!» Позже я как-то спросила у отца – боюсь, тоном довольно легкомысленным: «А не завершилась ли уже история того саркофага, отец?» Он покачал головой и с самым серьезным видом сказал: «Пока еще нет, голубушка, но рано или поздно она завершится, и тогда я все тебе расскажу… если буду жив… если буду жив… если только буду жив!» Эта фраза, неоднократно повторенная, настолько меня встревожила, что больше я уже не решалась заводить с ним разговор на эту тему.
Слова Маргарет глубоко взволновали меня, сам не знаю почему. Мне вдруг почудилось, будто в кромешной тьме наконец забрезжил свет. Бывают такие моменты, подумал я, когда человек внезапно что-то ясно понимает, хотя и сам не может объяснить ход своей мысли или, если мыслей много, связь между ними. До сих пор все касавшееся мистера Трелони и таинственного нападения на него было окутано столь непроницаемым мраком тайны, что сейчас любая, даже самая незначительная, самая ничтожная мелочь проливала хоть какой-то свет на случившееся. Теперь по крайней мере стали понятны два момента: во-первых, мистер Трелони видел в этом саркофаге некую угрозу для своей жизни, а во-вторых, питал в отношении его какое-то намерение либо надежду, о чем не мог рассказать даже своей родной дочери, пока все не завершится. Опять-таки нельзя забывать, что саркофаг этот отличался от всех прочих. Зачем в нем вырезана человеческая фигура? Я ничего не сказал мисс Трелони, боясь испугать ее или пробудить в ней напрасные надежды, но твердо решил при первой же возможности провести собственное исследование.
Рядом с саркофагом стоял низкий столик из зеленого камня с красными прожилками, похожего на гелиотроп. Каждую из четырех его ножек, выполненную в виде шакальей лапы, обвивала змея с разверстой пастью, искусно отлитая из чистого золота. На столике покоился красивейший каменный сундучок или ларец весьма необычной формы – он напоминал маленький гробик, только стенки у него с одного конца не срезались торцевой плоскостью, а сходились в точку, и, таким образом, он представлял собой неправильный семигранник: по две грани с обеих продольных сторон, верх, низ и один торец. Ларец был вырезан из цельного камня неизвестной мне породы. У самого основания он был густо-зеленым, как изумруд, но непрозрачным, разумеется, хотя и ни в коем случае не тусклым. Необычайно твердый, он имел поразительной красоты текстуру и идеально гладкую – как у отшлифованного алмаза – поверхность. Ближе к верху ларца цвет его становился все светлее – плавные переходы тонов практически не улавливались зрением – и, в конце концов, принимал изысканный оттенок желтого, близкий к оранжевому. Минерал не походил ни на один из камней, драгоценных, полудрагоценных или поделочных, какие я видел когда-либо. Я решил, что он относится к какой-то уникальной материнской породе какого-то драгоценного камня. Вся поверхность ларца за исключением нескольких мест была сплошь испещрена крохотными иероглифическими рисунками, искусно вырезанными и покрытыми той же сине-зеленой минеральной краской, что и пиктограммы на саркофаге. Ларец имел около двух с половиной футов в длину, примерно вдвое меньше в ширину и без малого фут в высоту. Места, не заполненные иероглифами, находились на крышке, располагались там неупорядоченно и выглядели полупрозрачными. Я попробовал поднять крышку, дабы выяснить, не просвечивает ли минерал, но она оказалась закреплена намертво. Крышка была пригнана к корпусу так плотно, что ларец на вид казался цельным каменным семигранником, внутри которого каким-то непостижимым образом вырезана полость. И на гранях, и на кромках имелись странного вида и непонятного назначения длинные выступы, вытесанные столь же мастерски, как и прочие части сундучка, являвшего собой превосходный образец камнерезного искусства. На каждом из них была выемка особой причудливой формы, и все они также были покрыты иероглифами, тонко высеченными и залитыми все той же сине-зеленой краской.