Тем временем скоротечный бой на пылающих развалинах усадьбы Маковых подходил к закономерному концу. Внезапное нападение с применение тяжелых танков, стомиллиметровых орудий и крупнокалиберных пулеметов, несмотря на неплохую, по немецким меркам, охрану штабов, позволило мгновенно подавить зачатки организованного сопротивления, сведя действия разрозненных солдат и офицеров противника к термину «бессмысленное трепыхание». Горела не только сама усадьба, из которой советские танкисты выкуривали обороняющихся при помощи морских осколочных снарядов. Ярким бензиновым пламенем полыхали выделенные для охраны штабов танки и бронетранспортеры. А вот не надо было привязывать канистры с топливом на броню, где их может воспламенить любая бронебойно-зажигательная или трассирующая пуля.

Танк «Сомуа» – один из тех двух, на которые возлагались все надежды – сделал в сторону атакующих советских танков несколько выстрелов из своей 47-мм пушки-хлопушки, после чего был ими замечен и удостоен осколочного снаряда в корпус. Взрыв, разлетающиеся обломки – и изделие французского танкопрома превратилось в нечто жуткое, бесформенное и горящее как банка с бензином. Второй такой же танк постигла более прозаичнаф участь – он оказался перечеркнут несколькими очередями из крупнокалиберных пулеметов. Вроде бы пробитий брони не отмечалось, но этот танк застыл неподвижно и больше не проявлял признаков жизни. После боя из внешне неповрежденного танка вытащили залитые кровью трупы механика-водителя и радиста-заряжающего, а также тяжело раненого в ноги и пах командира-наводчика. При осмотре изнутри боевого отделения выяснилось, что внутренняя поверхность изъязвлена множеством маленьких воронок, возникших в тех местах, где пули от ДШК и КПВТ попадали в литую французскую броню – вследствие этого отлетающие внутрь острые осколки наносили членам экипажа тяжелые ранения, несмотря на то, что броня все же уцелела.

Шансов уцелеть в поединке с Т-55 у «Сомуа» в любом случае не было, но все же французским инженерам не стоило строить свою конструкцию на соединении болтами литых бронедеталей³³, как будто их танкам предстояло лишь дефилировать на парадах, а не участвовать в реальных боевых действиях. В тридцать девятом году, когда в Европе запахло порохом, они засуетились, забегали, и к сороковому году создали модель танка, лишенную основных недостатков первоначальной конструкции; но было уже поздно, и «Сомуа» образца сорокового года так и не успел встать на конвейер. Впрочем, это была исключительно печаль полковника³⁴ де Голля и других французских танкистов, а также тех немцев, которым в этом варианте истории пришлось воевать с ужасными русскими на трофейном бронехламе³⁵.

Впрочем, такие мелкие детали погрома штабов не имели никакого отношения к тому разгрому внезапно атакованных немецких войск, который в это время происходил на улицах Марьиной Горки, освещенных только пламенем горящих грузовиков и бронетранспортеров. Внезапно разбуженные после тяжелого утомительного марша, едва одевшиеся немецкие солдаты выскакивали на мороз, где попадали под выстрелы танковых пушек и шквальный огонь пулеметов и автоматов. Свою долю хаоса во все происходящее вносили осветительные гаубичные снаряды, которые, время от времени опускаясь с высоты, заливали Марьину Горку химически чистым искусственным светом. И если в центре, в окрестностях железнодорожной станции Пуховичи, куда еще не дошли советские танки, пока сохранялось какое-то подобие порядка, но на окраинах вовсю шла кровавая резня и кипение благородной ярости. Перед боем поступила команда пленных не брать³⁶, поэтому автоматчикам было без разницы, поднял этот конкретный немец руки или нет. И только трупы немецких солдат оставались лежать на снегу, когда танки, бронетранспортеры и мотострелки продвигались дальше к расположенной в центре городка станции Пуховичи. При этом танки без пощады расчищали загроможденные грузовиками улицы, сминая и отбрасывая в стороны жалкое железо, посмевшее оказаться у них на пути. А если перед пехотой оказывалось препятствие в виде укрепленного дома или баррикады, танковые орудия несколькими осколочно-фугасными снарядами счищали его до основания и, закрепив дело очередями крупнокалиберных пулеметов, двигались дальше, предоставляя автоматчикам возможность зачистить руины до белых костей. Бедный мальчик Коля из Уренгоя – если бы он знал, что над его любимыми немцами возможно и такое, то не стал бы извиняться перед ними в Бундестаге, а пошел бы в школьный сортир и повесился там на водопроводной трубе.

Впрочем, все попытки организовать какое-либо организованное сопротивление или даже контратаку, предпринимаемые батальонными командирами немцев, неизменно наталкивались на отсутствие достаточного количества противотанковых средств, большая часть которых осталась в захваченном русскими танкистами парке. Правда, помимо отдельных противотанковых дивизионов и гаубичных артполков, входивших в штат дивизий и потерянных в первые минуты сражения, в немецких пехотных полках была своя артиллерия – как противотанковая, так и и полевая. Одну такую пятнадцатисантиметровую пушку (из восьми имевшихся в наличии), расчету даже удалось развернуть для стрельбы вдоль Октябрьской улицы, уничтожив один Т-34М и подбив еще два. Но это был частный успех, закончившийся тем, что слишком удачливая пушка была подавлена очередями крупнокалиберных пулеметов со следующих во второй линии бронетранспортеров и прекратила свое существование. Еще несколько танков и бронетранспортеров были подбиты (не фатально) «колотушками» полковых противотанковых батарей, но и эти пушки, совершив несколько относительно удачных выстрелов, прекращали свое существование.

В таких условиях единственным тактически грамотным решением уцелевших немецких офицеров было отступление по пока еще свободной дороге на Шацк (ныне трасса Р-68), тем более что ситуация грозила вот-вот окончательно выйти из-под контроля. В неразберихе ночного боя этим офицерам казалось, что их атакуют огромные, численно превосходящие силы противника, что враг повсюду и что он вот-вот отрежет последнюю способность к спасению. И вот настал момент, когда упорное сопротивление пришедшей в себя немецкой пехоты неизбежно перешло в медленное и организованное отступление, прикрывающее эвакуацию еще боеспособных подразделений, сохранивших свою технику.

Это импровизированное командование группировки даже озаботилось тем, чтобы приказать погрузить на машины своих раненых офицеров и солдат из расположенного в Марьиной Горке госпиталя, и только обстрел из танковых пушек и крупнокалиберных пулеметов с другого берега реки Титовка помешал им осуществить это намерение. Кроме того, гаубичный дивизион бригады Катукова прекратил развлекаться, кидая на Марьину Горку осветительные снаряды, перейдя к постановке заградительного огня между Марьиной Горкой и деревней Сеножатки, дабы воспрепятствовать организованному отступлению группировки вермахта. Не так уж много немецких машин сумели преодолеть эту полосу смерти, где с интервалом в несколько секунд рвались гаубичные осколочно-фугасные снаряды калибра сто двадцать два миллиметра.

Тем временем отступление немцев становилось все более быстрым и все менее организованным. И у белокурых бестий нервы тоже не железные. Побежденному победитель всегда страшен. Никто не смог уловить тот момент, когда вроде бы управляемое отступление последних подразделений прикрытия перешло в стремительное бегство, которое, впрочем, мало кому помогло спастись, ибо убегать через заснеженное поле в длиннополой шинели от стремительных и безжалостных бронетранспортеров – не самый удачный способ покончить счеты с жизнью. Впрочем, многим немецким солдатам в полном мраке безлунной ночи все же удалось спастись от преследования, но кто знает, было ли это спасение не более чем оттягиванием мучительной смерти, ибо до ближайшего немецкого гарнизона в Шацке (35 километров) надо было еще дойти, не сбившись с пути.

Отдельно следует рассказать о действиях разведывательного батальона под командованием капитана Андреева, которому было поручено освобождение расположенного в Марьиной Горке концлагеря. Такие операции и не любят суеты, поэтому все началось с выстрелов снайперов, снявших немецких пулеметчиков на вышках. Снайперские винтовки у них были самыми обычными целевыми СВТ-40 с оптикой, а бесшумность им обеспечила канонада, вспыхнувшая в двух с половиной километрах от лагеря. Скромные винтовочные выстрелы потонули в грохоте не столь уж отдаленной перестрелки… впрочем, это не имело большого значения, потому что меткость и внезапность снайперской стрельбы оставила без пулеметчиков все вышки на дальней стороне лагеря. Потом бросок смутных фигур в белых маскировочных халатах к проволоке, установка накладных зарядов на столбы и новые снайперские выстрелы, расчищающие дальнейший путь. Вот тихо зашипели бикфордовы шнуры – и фигуры в белом отпрянули от заграждения, будто сами испугались того, что сами только что сделали. Громыхнуло вроде не очень громко, но три секции колючего забора повалились сразу.

Там, внутри, у караульного помещения забегали и засуетились; но что охрана лагеря могла сделать против БРДМ-2 и БТР-70, стремительно выдвигающихся к проходу, проделанному в проволочном заграждении? Ровным счетом ничего, тем более что до самого последнего момента ее внимание было обращено прямо в противоположную сторону. А когда охранники лагеря поняли, что злой пушной зверек пришел и по их душу, то сразу начали покидать вверенные им посты, обращаясь в безоглядное бегство. Одно дело – измываться над ослабленными, забитыми безоружными людьми, и совсем другое, когда на вверенную их заботам территорию одна за другой врываются стремительные машины с плоскими клиновидными носами, ведущие на ходу огонь из крупнокалиберных пулеметов. Сбегать с места преступления, как только чуть запахнет жареным, немецкие оккупанты умеют очень хорошо. Впрочем, те, кому все же удалось убежать, угодили в описанную выше мясорубку, творящуюся в центре Марьиной Горки, и почти никому из них не удалось добраться до вожделенного Шацка.

Сам лагерь состоял из трех частей. В одной, принадлежавшей главной железнодорожной дирекции «Центр», содержалось двести пятьдесят советских военнопленных, используемых в качестве рабочей силы на железной дороге. Другая часть лагеря предназначалась для местных жителей, заподозренных в сочувствии к партизанам и подпольщикам, а третья была самой интересной. В ней содержались дети, у которых брали кровь для раненых офицеров. Как правило, для ребенка поездка в госпиталь означала билет на тот свет, ибо немецкие врачи-убийцы забирали у них столько крови, что маленький человечек умирал после этой процедуры. А зачем немецким врачам было беречь жизни маленьких унтерменшей, ведь они были уверены, что в случае необходимости оккупационные власти наловят им новых в любом количестве и ассортименте. Испуганные ребятишки все никак не смели поверить, что с этого момента их судьба круто переменилась. Вот для кого полковнику Катукову было совершенно не жалко связаться с экспедиционными силами и запросить «вертушки» для эвакуации маленьких узников и своих раненых.

18 ноября 1941 года, 09:15. Белорусская ССР, Минская область, райцентр Марьина Горка

Командир 4-й танковой бригады полковник Михаил Ефимович Катуков

Холодный серый рассвет с беспощадной ясностью высветил все то, что ночь стыдливо прятала под пологом темноты. Стоит взобраться на крышу БТРа – и с высоты двух с лишним метров открывалась панорама ночного побоища. Как говорится, «посмотрите направо, посмотрите налево». А зрелище, товарищи, открывалось еще то. Дымились остовы сгоревших автомашин и руины домов, а разбросанные по улицам и огородам заледеневшие трупы немецких солдат, зачастую полуодетые или даже совсем неодетые, говорили о бренности славы «покорителей Европы». Совсем недавно они надменно попирали своими сапогами улицы и площади французской столицы, а сейчас валяются здесь, годные только для того, чтобы их всех валом зарыли в одной братской могиле. Тьфу, падаль!

Примерно такую же картину я видел 26-го июня под Клеванью, когда в устроенную нашим корпусом артиллерийскую засаду влетела германская моторизованная дивизия. Как те немцы шли плотной походной колонной, так и легли под снарядами наших артиллеристов. И хоть и говорят, что труп врага хорошо пахнет, но я на всю свою жизнь запомню, как на тридцатиградусной жаре «благоухали» несколько тысяч арийских трупов. Да, даже в самом начале войны на общем мрачном фоне были у нас и такие светлые моменты. Хорошо, что сейчас не лето, и на тридцатиградусном морозе мертвые херои хотя бы не воняют…

Хоть пока трудно оценить общее количество вражеских потерь, но думаю, что немецких трупов тут раза в два больше, чем тогда под Клеванью. Как и в тот раз, сегодня мы победили не только грубой силой (например, калибром танковых пушек, толщиной брони или весом артиллерийских залпов при артподготовке) – нет, мы их передумали, перехитрили, переиграли тактически, использовав их же собственную беспечность, безлунную ночь и момент внезапности. О это сладкое чувство, когда ты можешь сделать с сильным и опасным врагом все, что захочешь, а он при этом способен только на бессмысленное сопротивление и безоглядное бегство… Мы все это один раз уже пережили, пора и немцам похлебать этой каши.

Да, мы действительно применили против вермахта его же собственный прием внезапного нападения на уверенные в своей безопасности отдыхающие войска противника. Только, в отличие от немцев, вероломно напавших на Советский Союз 22 июня, сегодня наша совесть чиста – мы атаковали вражеские войска, уже находящиеся с нами в состоянии войны. Впрочем, фашисты и совесть – понятия несовместимые, поэтому незачем нам их жалеть. Приказ «пленных не брать» я отдал вполне осознанно. При двадцатикратном численном превосходстве в живой силе, которое 29-й мотокорпус имел над нашей бригадой, необходимость хотя бы краткосрочно охранять хоть сколь-нибудь серьезное количество пленных немцев быстро обескровила бы вверенной мне соединение. Воевать было бы некому, все охраняли бы пленных. Так что если не брать пленных, то нет и необходимости выводить их потом в расход.

Но главное не в этом. Самое главное в виселицах, которыми козлы, возомнившие себя юберменшами, утыкали наши города и села. И Марьина Горка не исключение. Разумеется, едва рассвело, наши бойцы обнаружили виселицу. Да что ее было искать – стояла себе на пристанционной площади, причем трем казненным из пяти явно не исполнилось и шестнадцати лет. Наш особист, согласно имеющейся у него инструкции, сфотографировал, задокументировал и запротоколировал данный случай вражеского зверства, после чего погибших сняли с петель для последующего захоронения, а саму виселицу разрушили танком. Оставалось сожалеть только о том, что какая-то часть немцев все же смогла выскочить из-под удара и спастись бегством в сторону Шацка.

Впрочем, как говорят знающие люди, шанс у отдельно взятого немца ночью, пешком (все машины при попытке к бегству были нами подбиты) и в тридцатиградусный мороз живым добраться до этого городка отличается от нуля очень незначительно. Все фашисты, которые бежали от нас ночью, к настоящему моменту должны быть либо мертвы, либо все равно что мертвы, ибо глубокие обморожения современной медициной не лечатся. Но даже если эти немногие счастливцы выживут, то поедут к себе домой нах Фатерлянд эдакими самоварчиками. Рук-ног нет, только краник вперед торчит. Наглядное напоминание о том, чему приводят претензии на жизненное пространство за счет Советской России и жажда поместий с послушными славянскими рабами. Но скорбеть по этому поводу мы не будем. Немецкий народ сам посадил себе на шею Гитлера, пусть сам и расхлебывает.

Но не все мои размышления такие мрачные. Дело в том, что тут от 29-го мотокорпуса осталось вполне приличное наследство. И если что кто-то заготовил материал для доноса, то пусть напрасно не беспокоится. Я имею в виду не деньги, которые по большей части сгорели вместе со штабными машинами, а два дивизионных механизированных артполка полной комплектации – орудия, тягачи, походные реммастерские, грузовики с первым и вторым боекомплектом. Сначала я думал, что там стандартное для артиллерии вермахта оснащение (то есть два дивизиона гаубиц калибра сто пять миллиметров и два дивизиона калибра сто пятьдесят миллиметров) и особо по этому поводу не переживал. Если даже получится прихватить с собой это бесхозное имущество, что я буду с ним делать, когда в обоих боекомплектах закончатся снаряды к германским гаубицам? Опять уповать на трофейное снабжение? Нет уж – по закону подлости снаряды закончатся в самый неподходящий момент. Поэтому решение было самым простым. Зарядить в каждую гаубицу снаряд без заряда, облить остатками бензина из баков тягачей и поджечь. Рванет так, что мало не покажется, и пушки после такой экзекуции будут годны только на переплавку.