Походный порядок в обеих вражеских разведывательных частях – одинаковый. Впереди тремя компактными группами по восемь штук передвигаются полугусеничные «ганомаги», причем в каждой группе один бронетранспортер вместо пулемета со щитком вооружен пушкой-окурком, такой же, как у их танка-«четверки». Ужасное угробище! Пушка на «ганомаге» смотрит прямо вперед (плюс-минус пять градусов) и для того, чтобы наводчик смог прицелиться во что-то, не находящееся прямо по курсу, водителю необходимо всем корпусом разворачивать сам бронетранспортер. То есть при обстреле колонны на марше из засады в борта эта пушка поможет немцам на бронетранспортере так же, как зайцу парашют.

Следом за обычными «ганомагами» с разрывом метров пятьдесят-семьдесят двигаются две радийные командирские машины, которые можно отличить по большой поручневой антенне над корпусом. Сразу видно – начальство едет, а точнее, командование этой разведывательной части, непрерывно находящееся на связи со штабом своей дивизии. БТРы с поручневыми антеннами сопровождают четыре мотоциклиста, еще один обычный бронетранспортер и легковая машина. Езда на мотоцикле в такой мороз – это, наверное, такое особое арийское развлечение. Толку с него в снегу чуть, даже от гусеничного. Чуть с дороги свернул – и все. Он же тяжелый, как кирпич, на сугроб, как катер на волну, не взлетает, а сразу зарывается в него по самые уши. Вот видел я у товарищей из будущего такую машину – «снегоход»; она этим германским мотоциклам русской зимой сто двадцать очков вперед даст.

Если будет приказ атаковать, то радийные «ганомаги» надо будет валить в первую очередь, чтобы ничего не успели передать командованию своей дивизии. Ведь эта командная группа машин не зря засунута в самую середину строя – после нее только четыре бронетранспортера (как мне подсказывают, минометного взвода, состоящего из двух расчетов восьмисантиметровых минометов), а также полугусеничный тягач и несколько грузовиков ремонтно-хозяйственного взвода. Вот тягач мне нравится, я тоже хочу в свой батальон такой же, и желательно не один.

После облета второй разведчасти я приказываю возвращать разведывательный мини-самолет обратно. В принципе я уже увидел то, что мне было надо, и к тому же на морозе аккумуляторы садятся гораздо быстрее, чем в теплую погоду, так что как бы нам не потерять это ценное изделие среди заснеженных белорусских полей и лесов. Товарищ полковник, если что, с меня голову за это аппарат снимет. Да и нам тут, пока не купят за порталом и не привезут новый, будет так же неприятно, как остаться без глаз и понимать мир наощупь. Маленькая вроде машинка, вроде детской игрушки, а сколько жизней наших бойцов она может спасти, о скольких засадах и неприятных сюрпризах предупредить. Поэтому, от греха подальше, пусть летит обратно, свое дело она сделала.

Судя по внешнему виду, и первая моторизованная разведчасть, и вторая принадлежат полнокровным, еще не бывшим в бою и не понесшим потерь германским танковым дивизиям. Бывалые немцы тут (как они говорят, на Восточном фронте) ведут себя совсем по-другому. В разведке такие опытные передвигаются в опасении всего и вся, чуть ли не ползком, крутя головой на все триста шестьдесят градусов. И правильно, мы тоже опытные, три раза битые, два раза горевшие и злые как зверь крокодил, поэтому они нас и опасаются. Чуть что не так – и березовый крест немцу готов, да не на грудь, а на могилку.

А эти едут как баре, по сторонам едва поглядывают. И техника у них так себе, точно по уставу, обычные «ганомаги», броню которых со ста метров дырявит даже старый добрый «максимка». Опытный битый немецкий комдив обязательно придал бы своим разведчикам несколько «двоек» в качестве средства качественного усиления. На поле боя они все равно ничего не значат, там их двадцать миллиметров годятся только против пехоты, дуром лезущей в штыки. А нам настоящие, пусть и легкие танки в головном охранении были бы гораздо опасней. Снаряды их автоматических пушек броня наших разведывательных бронеавтомобилей не держит, зато эмгач с «ганомага» ей как слону дробина.

Но все равно лоб в лоб с такой немецкой разведчастью бодаться я бы не рискнул. Для достижения боевого баланса с такой немецкой разведчастью в каждую нашу разведроту требуется добавить по одному отделению батальонных минометов. А для достижения превосходства необходимо в одной из четырех машин каждого взвода заменить башню с «крупняком» на башню с пушкой, ну хотя бы калибра двадцать три ме-ме. Но это в лоб, а если получится устроить полукруговую засаду и врезать по колонне в борта из всех наших тридцати крупняков, то брызги от немцев во все стороны полетят только так. Впрочем, что я тут размечтался. Впрямую на нас немцы не идут, мы специально забрались в эту находящуюся на отшибе Затитову слободу – чтобы спокойно вести разведку и чтобы нас никто по пустякам не беспокоил. Разведка, разведка и еще раз разведка, а повоевать мы еще успеем.

К настоящему моменту уже ясно, что к тому времени, когда наши немецкие «коллеги» доберутся до лежащей на трассе деревни Пуховичи, солнце будет у самого горизонта, а вскоре начнет темнеть. Вряд ли немцы будут шарахаться в потемках, значит, в этих Пуховичах они и заночуют. Цивилизованные европейцы по ночам ведь не воюют. В этом случае две танковые дивизии, которые идут по дороге вслед за разведчастями, непременно встанут на ночевку в райцентре Марьина горка. Это такой городишко километрах в десяти от Затитовой слободы. Тут, как не крути, другого места для ночлега такой орды в этих краях нет. Это вам не лето, когда бедному фашисту под каждым кустом был готов и стол и кров, а в каждой речке настоящий курорт. Зима – это такое суровое время года, когда всякий, кто не позаботился о теплом ночлеге, к утру может считать себя покойником.

Поговорив с местными жителями, я выяснил, что если две немецких дивизии и в самом деле встанут на ночевку в этой Марьиной горке, то штаб их корпуса или все штабы сразу обязательно разместятся в расположенной на окраине райцентра бывшей усадьбе Маковых, в которой до войны находился дом творчества белорусских писателей. Немецкие холуи наверняка уже топят там все печи и готовят гостям роскошный генеральский ужин. А дальше – жаркая русская банька, послушные шлюхи, теплые постели… Ну да, как же иначе – при наличии таких соблазнов будут вам херрен генерален ночевать в деревенских домах, в то время когда можно сделать это с первоклассным комфортом, по крайней мере, для наших диких условий.

И вообще, имея на руках такую информацию, пора докладывать Михаил Ефимычу и ждать от него ценных указаний. Ведь если все правильно сделать, то один хороший ночной бой – и в этой Марьиной горке мы эти две дивизии и похороним. Всех уроем – и генералов, и рядовых; и неважно, что нас в бригаде пять тысяч, а их под тридцать. Ведь, в отличие от цивилизованных европейцев, мы, восточные варвары, воюем в любое время суток, когда понадобится, а сила, грамотно примененная в нужном месте, способна сломать не только солому, но еще большую силу. Но это уже как начальство решит. Хотя, насколько я знаю товарища Катукова, решит он все правильно, и многие немцы (а может, и все) до завтрашнего утра просто не доживут.

17 ноября 1941 года, 18:05. Осиповичи.

Командир 4-й танковой бригады полковник Михаил Ефимович Катуков

Сегодня утром, дождавшись подхода к Бобруйску нашей пехоты и честь по чести передав ей позиции, наша бригада выступила по направлению к Минску. К тому моменту мне было известно, что противник сделал то же самое, и теперь оставалось только решить задачку из школьного учебника про два поезда, выехавшие навстречу друг другу, чтобы определить место и время их столкновения. Откуда я это узнал? Ну, это не мой секрет, поэтому я им и не владею. О выступлении в поход танковых дивизий 29-го моторизованного корпуса мне сообщил абонент связи с позывным «Грифон-2». В моем списке абонентов эфира этот «Грифон-2», а также «Грифоны» под номерами 1 и 3, числились как принадлежащие к экспедиционным силам и заслуживающие безоговорочного доверия. Приказы абоненты с позывным «Грифон» мне отдавать не могут, зато вся исходящая от них информация по обстановке абсолютно достоверна²⁵.

Чуть позже, когда мы были уже в Осиповичах, пришло подтверждение этой информации. Связной винтокрыл доставил из штаба фронта расшифрованные аэрофотоснимки выступившей из Минска германской колонны и личную записку от Георгия Константиновича с особым указанием на опознанные типы трофейной французской техники. Мол, совсем фрицы поиздержались, обанкротились, теперь их просто голыми руками брать можно²⁶.

Ну, голыми руками немца брать еще рановато, он пока еще не белый и пушистый, а черный и колючий, и драться будет ожесточенно, не сдаваясь в плен, ибо уверен, что как только мы ворвемся в их Германию, так сразу примемся вымещать все причиненное нам зло на их фрау и киндерах. По крайней мере, именно об этом истерично вопит по Берлинскому радио их полоумный доктор Геббельс. Особенно немецкая пропаганда напирает на нечеловеческую жестокость «марсиан», не имеющих никакой жалости к представителям арийской расы. Мол, как только они ворвутся в Германию, сразу под корень начнут истреблять немцев и вообще европейцев. «Марсиане» по-немецки – это по-нашему – бойцы и командиры экспедиционного корпуса, которые в ответ на такие заявления только крутят пальцами у виска и спрашивают с характерным одесским акцентом: «Изя, ты совсем дурак?». Никакой особой кровожадности к немцам у наших потомков нет. Но если этот немец с оружием в руках пришел на нашу землю, то он как можно скорее должен стать либо мертвым, либо пленным. Третьего не дано.

Впрочем, оставим вопли Геббельса на его фашистской совести, если она есть, и вернемся к нашим баранам. До Осиповичей мы бодренько добежали за два с половиной часа, а потом как бы сам собой вдруг возник вопрос: «А куда мы спешим?». Ведь от нас требуется не только нанести поражение противостоящей нам немецкой группировке, но и самим при этом понести минимальные потери в людях и технике. Немецкая тактика при лобовом столкновении крупных танковых масс нам давно известна. В таких случаях их генералы всегда стараются избежать встречного сражения, отводят свои танки за линию противотанковых батарей, которые считаются расходным материалом, и вызывают авиацию. Прежде, каждый раз, попадаясь в эту ловушку, советские танкисты несли огромные потери от пикирующих бомбардировщиков противника и его противотанковых пушек, а перешедшие в контратаку немецкие танки только добивали растрепанные механизированные соединения РККА.

Если с авиацией у немцев вышла накладка (из-за сильных морозов замерзло топлив), то противотанковой артиллерии у них еще больше, чем достаточно, и при лобовом столкновении двух танковых масс они, несомненно, смогут пустить ее в дело. Сражения они ни в коем случае не выиграют, но наши потери могут оказаться значительно выше расчетных. К тому же остается почти пятикратное превосходство немцев в пехоте и шестикратное в артиллерии. Если командование вражеского соединения сумеет грамотно использовать это превосходство (а в классическом встречном танковом сражении оно это сумеет – германские генералы никогда не выглядели полными недотепами), это будет иметь для нас печальные последствия.

Следовательно, сражение, которое мне необходимо навязать выступившему мне навстречу 29-му моторизованному корпусу, должно иметь такую неклассическую форму, чтобы господа немецкие генералы просто не смогли или не успели найти в своей памяти или учебниках готовые шаблоны противодействия. И вообще, открывать двери ударом медного лба – это совсем не в моем стиле. Врага надо бить так, чтобы он оказался застигнут врасплох и от неожиданности начал делать одну ошибку за другой. Самая распространенная форма такого неклассического сражения называется засадой. Так я первоначально и планировал. Одним рывком достигнуть рубежа Пуховичей и потом медленно отступать оттуда к рубежу Бобруйска, попутно выбивая немецкую бронетехнику в танковых засадах, организуемых буквально у каждого дорожного столба, и чтобы в это время пехота на легкой технике и отряды лыжников покусывали бы немцев за открытые фланги. Но это в том случае, если бы против меня выступили бы две полнокровных германских танковых дивизии, оснащенных по полным штатам довоенного времени, примерно такие как те с которыми моей 20-й танковой дивизии доводилось биться в самом начале войны в июне-июле этого года. А против этой французской бронебогадельни такие методы применять просто стыдно.

И вот когда капитан Андреев сообщил мне о том, что немцы, скорее всего, собираются заночевать в Пуховичах и Марьиной Горке (то есть в пределах нашего двухчасового марша), у меня зародилась идея внезапного ночного рейда на место ночевки этих двух немецких танковых дивизий… Тем более интересной выглядела информация о предположительном месте ночевки вражеского старшего командного состава. По крайней мере, вероятность того, что немецкие генералы и сопутствующие им штабисты для своего ночного отдыха воспользуются самым благоустроенным особняком города, была очень высока. Процентов девяносто, не меньше. Не те это люди, чтобы вместе с солдатами ночевать в холодных и пустых выморочных домах уничтоженных зондеркромандами СС евреев.

Правда, было одно «но». Новолуние и низкая облачность с заходом солнца погружали местность в абсолютный мрак. При этом полноценный ночной бой мог вести только первый танковый батальон на танках Т-55М. На остальных машинах, поставленных нам из будущего, и модернизированных Т-34 приборы ночного видения имелись только у водителей и на некоторых типах боевых машин у командиров. Правда, надо учесть, что в случае внезапного и полного уничтожения всего руководящего состава был шанс с первой же минуты боя погрузить вражеские войска в полный и безраздельный хаос, вплоть до того, что одна группа немецких солдат будет обстреливать другую группу и наоборот – при том, что обе эти группы будут находиться в полной уверенности, что воюют с ужасными «марсианами» или, в крайнем случае, с «фанатиками из НКВД». К тому же, если потребуется подсветить какой-то отдельный объект, то в боекомплекте самоходного гаубичного дивизиона для этой цели имеются специальные осветительные снаряды, а в мотострелковых подразделениях – ручные ракетницы с осветительными ракетами. Правда, почти такие же ракетницы имеются и у немецкой пехоты… так что получается так на так, с поправкой на то, что та сторона, которая сумела внезапно атаковать и застать противника врасплох, всегда имеет преимущество над дезориентированными и дезорганизованными обороняющимися. Для того, чтобы это понять, достаточно было послушать рассказы тех, кого утро 22 июня сего года застало прямо на западной границе… Чем больше я думал о внезапном нападении на место ночевки вражеского танкового соединения, тем больше мне нравилась эта мысль. В любом случае, если станет слишком жарко, мы всегда сможем организованно отступить, а численно превосходящий противник даже не сможет нас преследовать из-за царящей вокруг него темноты.