17 ноября 1941 года, 23:15. Белорусская ССР, Минская область, Пуховичский район, Затитова слобода.
Командир разведбата 4-й танковой бригады капитан Петр Васильевич Андреев
Как мы и предполагали, одна из двух вражеских разведывательных частей проехала перекресток и остановилась в Пуховичах, в то время как вторая свернула к Марьиной Горке и, проехав этот городок насквозь, остановилась на его южной окраине. При этом, как показали наблюдения с беспилотника, который был выпущен в повторный вылет после замены аккумулятора, немцы и там, и там вели себя достаточно беспечно, как будто находились не на оси прорыва крупной советской механизированной группировки, а на учениях в собственном глубоком тылу. Не выказывал какого-либо беспокойства и немецкий гарнизон райцентра, общая численность которого, по оценкам местных подпольщиков, составляла около тысячи штыков27. Это были курсанты и инструктора зенитно-артиллерийской школы и школы минного дела, а также персонал армейского госпиталя и охранники концлагеря, в котором находилось до тысячи мирных советских граждан и военнопленных.
Такую беспечность можно было объяснить только тем, что при захвате Осиповичей нам в очередной раз удалось применить военную хитрость, накинув на капот передовой БРДМ-ки нацистский «фартук» со свастикой. Эта грязная тряпка позволила нам, не поднимая шума, подъехать вплотную к комендатуре, и даже сам херр комендант вышел на крыльцо выяснить, чего такого особенного надо этим людям… Тут еще надо сказать, что зимнее обмундирование экспедиционных сил, которое для удобства выполнения боевых задач носят мои люди, имеет некоторое общее сходство с экипировкой ваффен СС, что, скорее всего, и дезориентировало немецкого начальника.
С другой стороны, этому типу сильно повезло, потому что при любом другом раскладе он с гарантией оказался бы трупом. А так хороший удар ногой – сперва в челюсть, потом по бейцам – отправил герра коменданта в счастливое беспамятство, где он пребывал все время, пока наши парни истребляли его подчиненных. Хорошая была идея посадить этого типа на телефон и заставить по-немецки петь песню «все хорошо, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо». Таким образом, немецкое начальство в Минске и окрестностях до сих пор уверены, что наша бригада не покидала Бобруйска, иначе немцы в Пуховичах и Марьиной Горке не вели бы себя так беспечно, будто напрашиваясь на неприятности.
Кстати, о подпольщиках-партизанах. Для нас было некоторым шоком, что еще засветло к нам явились двое. Любовь Гайдученок – чуть полноватая девка-подпольщица с маленьким ртом, губки которого были брезгливо сложены куриной попкой, и худощавый относительно молодой человек с огромным лбом до самой макушки, представившийся капитаном Красной Армии Филиппских, командиром местного партизанского отряда. Вот те на! И вроде бы ветра не было, то есть никто из местных из этой самой Затитовой Слободы не отлучался, а вот принесло же каким-то образом этих двоих. Загадка, однако. Но не меньшей загадкой для этих подпольщиков были и мы сами, особенно добровольцы с той стороны. Дикие же люди – находясь в оккупации, они ничего не слышали ни про разгром немцев в Смоленском сражении, ни про Экспедиционные силы и страну, которая их сюда прислала. Последнее хоть и не запрет, но об этом парни «оттуда» говорят очень неохотно. Ну да ладно, то политика не батальонного масштаба, главное, что о том знает товарищ Сталин. А вот совсем ничего про экспедиционные силы не слышать – это у нас стыдно. Брякнет кто-нибудь такое – и политрук от него уже не отвяжется. Сделает вечным политинформатором по роте и будет заставлять к каждой политинформации учить материал наизусть – до тех пор, пока политическая грамотность у товарища не повысится настолько, что ответы на заданные вопросы будут у него от зубов отскакивать. А эти смотрят, как баран на новые ворота – на наши БРДМки и БТРы в белой камуфляжной окраске, на зимнюю обмундировку бойцов (которая, как я уже говорил, была закуплена для нас в двадцать первом веке), а также на пулеметы от товарища Калашникова и ручные реактивные гранатометы.
Кстати, вот вспомнишь о политруке, он и появится. Идет старший лейтенант Косович и руки потирает – сейчас я, мол, этих политически малограмотных… Но слова, которые он говорит, оказываются самыми прозаическими:
– Товарищ командир, идемте ужинать, лапша с тушенкой совсем готова. И местных товарищей с собой зовите, голодные совсем, небось…
Уже позже, когда мы всем управлением батальона, вместе с гостями, дружно хлебали из большого котла горячий взвар из лапши быстрого приготовления, тушенки и мелко покрошенных соленых огурчиков с лучком, к нашей честной компании подсел мой НШ старший лейтенант Авдеев, и, ничего не говоря, утвердительно кивнул. Пока мы развлекали товарищей разговором, он связался «с тем с кем надо» – они проверили фамилии Гайдученок и Филиппских по архивам из будущего (у них это делается быстро) и дали нам добро. Перспективные и надежные, мол, товарищи. Правда, партизанский отряд у капитана Филиппских не дотягивал и до роты, и по преимуществу состоял из таких же, как он, окруженцев, к которым присоединились местные жители. Вооружен отряд тоже был из рук вон плохо – в основном мосинскими винтовками и наганами. Кто что с собой в отряд принес, тот то и имел. Было еще несколько трофейных карабинов Маузера и ручной пулемет (кажется, чешского происхождения) – и на этом список вооружения отряда, которым командовал товарищ Филиппских, исчерпывался.
Но зато у этого отряда имелся огромный плюс, который разом перевешивал и его малочисленность, и недостаточное вооружение. В случае совместной операции огневая мощь и особая выучка за нами, а вот знание местности и позиций оккупантов – за членами партизанского отряда, которые родились и выросли в этих Пуховичах и Марьиной горке, и в силу этого знают там каждую улицу и каждый дом буквально наизусть. Особо ценным этот факт оказался в связи с тем, что командир нашей бригады товарищ Катуков все же решил устроить немцам ночное побоище – и открыть концерт специальной увертюрой доверено как раз нашему батальону. Для того, чтобы наши танки незамеченными смогли подойти вплотную к бывшему поместью Маковых, немцы в Пуховичах должны умереть, не издав ни единого писка. И надежные люди, знающие местность, здорово пригодятся нам в выполнении этого задания.
Хоть наша бригада и считается обычно танковой или механизированной, мой разведбатальон обучен всем осназовским премудростям из будущего. И как часового без шума снять, и как языка из вражьих окопов или захваченного населенного пункта утащить. И как дверь в блиндаж хитро заминировать, чтобы выскочившие по тревоге немчики отправились прямо на свидание со своим арийским богом. И как впятером, действуя только ножами и бесшумными пистолетами, вырезать штаб вражеской дивизии – то есть нанести врагу ущерб, сравнимый с действиями стрелкового полка при поддержке артиллерии. Много чему разному и интересному нас учили на переподготовке, и знай я хотя бы четверть всего этого на 22 июня – кладбище с «моими» личными немцами было бы в три раза обширнее. Но сегодня у меня есть шанс пополнить этот счет, однако задача не так проста, как кажется. Осложняет ее то, что за время своего убиения ни один немец не имеет права издать хоть один лишний звук. Тот, кто смотрит на вражеских часовых со стороны, ничего не должен заподозрить. Упрощают достижение ели, мороз в минус тридцать пять градусов Цельсия и полная темнота вокруг. То есть всякие романтические празднохождения исключаются, ибо не способны привести ни к чему, кроме глубокого обморожения.
Час спустя, деревня Пуховичи
Командир разведбата 4-й танковой бригады капитан Петр Васильевич Андреев
«Ночь – темно, и не видать ни зги. В двадцати шагах – чужие каски, с той же целью – защитить мозги»… Вот привязалась песня, хрен прогонишь. Хотя не зги не видать – это только если смотреть невооруженными глазами, а сдвинешь с шлема на лицо ноктовизор – и, если он в активном режиме, непроглядная тьма сменяется желто-зелеными сумерками, будто плывешь под водой, но немецких часовых в таком режиме видно не очень хорошо. Так они всего лишь тени в подводном царстве, наравне со штакетником вокруг палисадника, деревом, стеной дома и прочими предметами. Тогда переключаем прибор в пассивный термоконтрастный режим, который наилучшим образом работает именно в сильные морозы – и сразу картина меняется. Фактически в ней остаются только живые теплокровные существа, вроде нахохлившейся вороны на дереве, немецкого часового, стоящего под фонарем и вглядывающегося в беспросветный мрак, а также светящихся от жара капотов двух тихо урчащих бронетранспортеров «Ганомаг».
Ребята уже наготове со всем своим арсеналом: ножи, стилеты, пистолеты-бесшумки28, удавки из шелковых шнуров. Да, мы пришли сюда, чтобы резать их сонных, чтоб не один из них не дожил до утра. Совсем рядом мне в ухо сопит давешняя девица-подпольщица. Напросилась на операцию, на мою голову.
– Не сопи, Марьяша, – шепчу я ей, – думать мешаешь.
– Я не Марьяша, я Любаша, – обижено шепчет она в ответ, но свою сопелку в сторону отворачивает.
Переключаюсь в активный режим, делаю еще несколько десятков шагов и, остановившись, еще раз осматриваюсь в термоконтрастном режиме, убеждаясь, что часовой в поле зрения один, и никто не сидит в засаде в полной темноте. После этого поднимаю ноктовизор на лоб. Вот он, голубчик, уже совсем рядом – притопывая и прихлопывая от холода, топчется на снегу в желтоватом круге света от фонаря. Вот наступает момент, когда часовой оказывается повернут ко мне спиной – и я, подняв свою бесшумку на уровень глаз, хладнокровно стреляю ему в затылок. Звук «хлоп», такой совершенно нестрашный – но после него часовой скрючивается и падает на снег. Готовченко! Делаю знак парням, с которыми обычно хожу на такие задания – они тихонько, как привидения, входят в уже никем не охраняемый дом… Проходит несколько минут – и один из них выглядывает в приоткрывшуюся дверь, делая знак, что одним отделением немецких солдат стало меньше. Зарезаны как бараны прямо на полу хаты, в которой они устроились на ночлег.
Идем дальше – и почти сразу видим явного разводящего, который по узкой глубокой тропе, протоптанной глубоко, как окоп, ведет за собой явную смену караула. А ну как они сейчас обнаружат нашего жмура-часового и вырезанное отделение – шума и визга тогда будет как от свиньи, которой в задницу плеснули скипидаром. Делаю знак – и ребята, так же, как и я, достают бесшумки. Серия хлопков – и караул устал, в смысле прилег отдохнуть по сугробам, даже не успев понять, что это за багровые вспышки во тьме. Отдых их теперь будет вечным.
А мы, темпо-темпо, бежим дальше уничтожать, тех, кто незваными пришел на нашу землю убивать, грабить и насиловать. Ведут нас партизаны из местных жителей. У них нет бесшумных пистолетов и ноктовизоров, но есть знание родной земли и ненависть к ее захватчикам. Боевые группы, убивая всех встреченных немцев, сходятся от окраин к середине селения. Тут, на пересечении улиц Советской и Октябрьской, находятся сельсовет, школа, магазин-сельпо и клуб. Центр власти и средоточие культуры – и где бы ему еще быть, как не на таком знаменательном пятачке. В сельсовете теперь комендатура, там обитают местные гарнизонные немцы и их холуи-полицаи. Туда пойдет штурмовая группа лейтенанта Кононова. Ни полицаи, ни гарнизонные немцы живыми нам не нужны, поэтому его люди должны убить всех, кого встретят.