Свое черное дело, то есть интервью, я начала такими словами:

– Герр генерал, разрешите представиться – я Марина Максимова, корреспондент телевизионного канала «Звезда». Не изволите ли уделить нам немного времени, у нас к вам есть несколько вопросов…

Выслушав перевод, генерал остановился и воззрился на меня как баран на новые ворота, медленно моргая белесыми глазами.

– Скажите, фройляйн Марин, – спросил он меня хриплым голосом, будто с трудом разлепляя свои узкие губы, – у вас там, в будущем, так принято, чтобы прежде сотрудников разведки с поверженными генералами врага беседовали хорошенькие девушки, представляющиеся репортерами – как вы это назвали – телеканала?

– О, – сказала я, немного театрально всплескивая руками и в то же время сверля его твердым взглядом, – если бы вы, герр генерал, представляли для нашей разведки хоть какой-то интерес, кроме среднестатистического, то меня бы вряд ли подпустили к вам даже на пушечный выстрел. Но так как сведения, которыми вы владеете, протухают быстрее, чем мясной фарш на жаре, мне позволено немного с вами побеседовать на интересующие нас темы, для того, чтобы расставить все точки над «И».

Генерал Обстфельдер гордо вскинул голову и хрипло произнес:

– Хорошо, фройляйн Марин, спрашивайте. Мне очень понравилось ваше сравнение некоторых военных тайн со скоропортящимся продуктом. Не могу отрицать, что непосредственно подчиненные мне дивизии уже уничтожены, а о том, что сейчас творится в Минске, я не имею никакого понятия.

– В Минске сейчас, – сказала я, – творится настоящий бедлам. Призрак «марсиан» – то есть нас, русских из будущего – способен перепугать ваших офицеров ничуть не хуже, чем бездомный призрак коммунизма, которого ваш Маркс однажды выпустил на свободу.

– Призрак, фройляйн Марин? – недоверчиво спросил фон Обстфельдер. – Вы хотите сказать, что мой корпус разгромило совсем не ваше соединение, а большевики?

– Во-первых – сказала я, – большевики и мы – это одно и то же, просто мы внуки, а они деды. И разгромили вас именно бойцы РККА – говоря официальным языком, «подвижное соединение нового облика». Мы их только обучили, частично вооружили и обеспечили необходимую поддержку, а уже дальше они воюют сами. И все, что вы видели, это только цветочки, герр генерал, наши деды только учатся воевать по-военному – так, чтобы с минимальными потерями и максимальной пользой. Пройдет еще совсем немного времени – и ваши коллеги, посеявшие 22-го июня ветер, пожнут настоящую бурю…

В это момент на начало взлетной полосы, расположенное поблизости от вертолетной площадки, выехали три «утенка»⁴², обвешанных гирляндами бомб на внешней подвеске. Выстроившись пеленгом⁴³, они врубили свои движки на полную мощность, так что от грохота заложило уши; а потом, оставляя за собой чадные хвосты керосиновой гари, сорвались с места и взмыли в серо-белое зимнее небо.

Генерал проводил их глазами и вздохнул. Весь он как-то поник и ссутулился, и даже белесые его глазки заволокло какой-то бурой пеленой.

– Все, фройляй Марин, – сказал он, – я понял. Вы пришли в этот мир для того, чтобы полностью уничтожить германскую нацию. Должен сказать, что не все немцы убежденные нацисты. Я, например, служу Германии, потому что это моя родина, ограбленная и униженная вашими бывшими союзниками по Антанте.

– Вот именно что бывшими, – ответила я. – Россия была ими унижена ничуть не меньше Германии, но при этом мы не впали в злобу и ярость, как это сделали вы, и не провозгласили все остальные народы недочеловеками. Пусть истинных, фанатичных нацистов, продвигавших эту дурацкую теорию, было относительно немного, но остальные тоже были не прочь получить счастливую жизнь за счет миллионов восточных рабов, которых вам сулили Гитлер и компания. Но факир был пьян и фокус не удался, и теперь за преступления ваших лишенных совести солдат ответит весь немецкий народ, без исключения. Материально ответит, а не своими головами…

Я знала, что когда я говорю подобные горячие речи, то становлюсь слегка похожа на ведьму. В хорошем смысле, конечно. Глаза у меня в это время горят, к губам приливает кровь, а голос приобретает непривычное звучание, становясь твердым и глухим, со звенящими нотками священного вдохновения.

Фон Обсфельдер задержал на мне взгляд, в котором промелькнуло какое-то уважительное удивление, затем слабо махнул рукой и опустил голову.

– Хорошо, фройляйн Марин, – устало сказал он, – я вас понял, и, хоть не нацист, но все равно жалею, что не застрелился после разгрома моего корпуса. Вы сумели ранить меня в самое сердце. Скажите моим добрым сопровождающим, что я не хочу с вами больше беседовать. Наверное, общаться с сотрудниками вашей разведки будет гораздо проще, чем с вами. Прощайте, надеюсь с вами больше не увидеться.

И, по-старчески шаркая ногами, генерал фон Обсфельдер удалился прочь.