– Разрешение на интервью? – сквозь зубы спросил полковник Семенцов, лихо дымя сигаретой в углу рта. – Да не вопрос, Марина Андреевна, интервьюируйте его хоть до полусмерти. Все равно товарищ Катуков навел у немцев такой переполох, что вся оперативная информация, которой владел этот деятель, устарела как позапрошлогодний снег. Только вот хотелось бы знать, о чем вы его будете пытать?

– В самом деле, товарищ Максимова, – произнес молчавший до того майор Голышев, – раскройте тайну – о чем вы собираетесь спрашивать этого немецкого генерала? Может, нам это тоже будет интересно? С Гудерианом у вас получилось просто превосходно.

– Ну как вам сказать, – не стала я кокетничать, – я, мило улыбаясь, спрошу этого фон Обстфельдера, как ему понравилась встреча с обновленной Красной Армией, и пообещаю, что это еще цветочки, а ягодки, мол, будут впереди. Кому сладкие (то есть нам), а кому и кисло-горькие, с ароматом хины (то есть им). Ну и дальше в том же духе, чтобы ему было не скучно. Только вы там перед глазами не маячьте, а то клиент не станет откровенничать. Одно дело две милые женщины и оператор с камерой, а совсем другое -суровые мужчины вроде вас…

– И что, – спросил майор Голышев, – и кинокамера тоже будет?

– А то как же, товарищ майор, – задорно ответила я, – разговорить клиента с камерой в два раза проще, чем без нее. Увидев, что его снимают, почти любой мужчина начинает чувствовать себя особо важной персоной и выкатывает грудь подобно петуху на заборе. Щаз прокукарекаю!

– Ладно, ладно, – со смехом замахал руками полковник Семенцов, – хватит, Марина Андреевна, хватит. Давайте лучше поедем, а там на месте разберемся.

Несмотря на зимнее время, дорога от Суража до Красновичей и дальше до Унечи поддерживалась в приемлемом состоянии. То есть после каждого снегопада ее чистили нашими снегоочистительными машинами и посыпали песком. Правда, благодаря тому, что секретный объект типа «Портал» обосновался прямо возле трассы, для гражданского транспорта эта дорога была закрыта и ездили по ней только машины экспедиционных сил и принадлежащие РККА или НКВД со спецпропусками. Поэтому две наших машины до Красновичей домчали минут за пятнадцать.

Там уже было все готово ко встрече дорогих гостей³⁸. Я имею в виду два больших мягких автобуса из нашего времени, на которых детишек повезут до железнодорожной станции в Унече, а также автомобиль для перевозки пленного генерала –глухой, без окон, ибо нехрен ему знать, куда и зачем его везут.

Пока Вася ставил нашу машину на стоянку, мы с Варей в ожидании вертолета решили пройтись и размять ноги поблизости от посадочной площадки. Оператор держался чуть поодаль от нас, девочек; его камера работала – она снимала окрестности и ту площадку, куда предстояло приземлиться вертолету; в репортаже надо было создать ощущение ожидания.

И вот в западной части неба послышался пульсирующий звук сверхмощных турбин, и вскоре мы увидели, как гигантский красавец МИ-26 в белоснежной зимней окраске на небольшой высоте приближается к аэродрому. Сопровождали его четыре злобно жужжащих ударных вертолета Ка-52 – хоть для немецкой авиации тридцатиградусный мороз считается нелетной погодой, все ж береженого Бог бережет.

Не было ни одного человека, который не бросил бы в сторону вертолетной группы хотя бы беглого взгляда. Краса и мощь, вот что я вам скажу. Вздымая из-под огромного винта ураган тугих воздушных потоков вперемешку со снежной пылью, гигантский вертолет совершил посадку на предписанную площадку, а его сопровождение, описав в небе полукруг, опустилось на свой вертолетный аэродром за небольшим лесочком. Пока их будут заправлять и обслуживать, в обратный рейс огромного «мишку» сопроводит другая четверка.

Рокот затихал, огромные лопасти замедляли вращение, и наконец совсем остановились. В задней части вертолета начали раскрываться грузовые ворота. Вот их створки застыли в открытом положении, на утрамбованный снег легла откидная аппарель. Прошло несколько секунд – и на этой аппарели показалась стайка настороженно оглядывающихся, плохо одетых детишек, как у нас сказали бы, «младшего школьного возраста». Пережив много опасностей, они были бледны и молчаливы, но их блестящие глаза говорили о том, что полет на невиданной машине произвел на них сильнейшее впечатление. Дети есть дети… Ничего, дай Бог, они быстро забудут все ужасы, что им пришлось пережить. Уж мы постараемся… Больше никто никогда не посмеет забирать кровь вместе с жизнью у наших детей для мерзких фашистов! Это ж надо было додуматься – использовать малышей в качестве доноров… Я, конечно, читала об этом когда-то ранее, но тогда это вызывало во мне просто возмущение и гадливость по отношению к фашистским ублюдкам, к этим нелюдям. Но тогда все это воспринималось как давно минувшее… Теперь же это было моим настоящим, в котором я активно участвовала, и во мне клокотала ярость, потому что я видела собственными глазами этих несчастных детей! И чувство сопричастности толкало меня к тому, чтобы броситься к малышам, обнять их всех, защитить, утешить и уверить, что теперь-то с ними не произойдет больше ничего дурного… Подобные чувства обуревали и Варвару. Она молчала, глядя на детей, и только губы ее сжались в тонкую полоску, а между бровями пролегла складка. Она красноречиво сжимала мою руку повыше локтя и ее состояние становилось для меня очевидным – до того, что казалось, будто мысли ее бьются о мою черепную коробку, мысли о том, что необходимо как можно скорей стереть с лица земли фашистскую заразу.

Сопровождали детей такие же худые и плохо одетые женщины неопределенного возраста – очевидно, воспитательницы детдома, захваченные немцами вместе с детьми. Они, в отличие от воспитанников, не смотрели по сторонам, они были озабочены лишь тем, чтобы следить за порядком – и дети их слушались. Вообще, вся эта процессия была как-то странно тиха, словно все эти люди – и дети, и взрослые – привыкнув к лишениям, просто покорялись своей судьбе, не выказывая никаких эмоций.

Автобусы, тихонько урча своими мощными моторами, отъехали от стоянки и, описав полукруг, подъехали к вертолету.

При приближении этих автобусов дети даже немного попятились назад. Если внутренние интерьеры вертолета несли на себе неизгладимый отпечаток давно почившего в бозе Советского Союза, при котором эта машина была создана, то от автобусов, несмотря на то, что это были вполне патриотичные ЛИАЗы, прямо-таки разило так называемой европейской цивилизацией. Ну как ты объяснишь маленькому человечку, который от Европы видел только все самое плохое, что улыбчивые тети и дяди, которые вышли из этих автобусов, не сделают им ничего плохого – не отправят на смерть, не будут брать у них кровь и ставить на них бесчеловечные эксперименты. Ведь доктор Менгеле³⁹ тоже наверняка был улыбчивым, круглощеким типом, хорошим семьянином, искренне переживавшим по поводу научных проблем, которые он пытался решить своими экспериментами. Кстати, вот бы еще до него добраться! Посмотреть бы, как быстро развеивается его убеждение в том, что он равен Господу Богу… Такие, как этот зловещий маньяк, заслуживают не просто смерти, а показательной казни⁴⁰.

Дети прятались друг за дружку и в их глазах отчетливо мелькал страх. Но рано или поздно ломается любой лед. Бойцы бригады Катукова, сопровождавшие рейс, уговорили воспитательниц, и те бочком-бочком, испуганно кося глазами по сторонам, повели дрожащих детей к автобусам. А дальше – короткая и комфортная поездка до Унечи, где детишек уже ждет жарко натопленный пульмановский вагон, который прицепят к первому же санитарному поезду, следующему на Урал или даже дальше.

– Какой ужас! – вздохнула Варя, глядя на детский страх, – надо же было довести бедных детей до такого… Чтобы красивый и удобный автобус они воспринимали как ужасную опасность и угрозу своей жизни…

Хотя Варя у нас известная дойчефобка, мне кажется, что в данном случае она права на все сто процентов. За такие штуки, как использование малышей в качестве доноров, сумрачных тевтонских гениев необходимо почаще бить ногами по голове – чем, собственно, и занимаются наши экспедиционные силы. Но раз такие вещи еще допускаются немецким командованием, значит, ему недостаточно доходчиво объясняют недопустимость таких приемов… Что ж, надеюсь, это будет исправлено в самое ближайшее время.

– Знаешь, Варвара, – ответила я своей подруге, – весь ужас не в этом. Эти маленькие души, вполне возможно, еще оттают. Самое страшное в том, что те кто совершал эти преступления, не чувствуют ни малейших угрызений совести, как будто так и надо. И если их схватить рукой за шиворот и посадить на скамью подсудимых, то они совершенно искренне будут кричать «А нас за что?!» и убеждать все в том, что никаких преступлений они не совершали, мол, на все это была военная необходимость. А теперь тихо, вон идет наш главный клиент. Приготовься!

Последним из вертолета вышел высокий худой тип. Он выглядел очень комично в ватной фуфайке и шапке-ушанке поверх немецкого генеральского мундира⁴¹. Чуть позади него вышагивали два бойца экспедиционных сил в белых полушубках и шапках-ушанках. Вот один из них на ходу приложил руку к уху, будто выслушивая неслышную для других инструкцию, потом нашел взглядом нас, стоящих чуть поодаль, и утвердительно кивнул. Разрешение побеседовать с генералом получено, а теперь – швыдче, швыдче, цигель, цыгель ай-лю-лю. Оператор снимает, мы с Варей идем в атаку.