13

УИНСТОН И РОСОМАХА

Рождение бионики и финансовая ситуация

В конце 2005 года я переехал в лесную глушь близ Гилфорда. И там произошел случай, который заставил меня полностью пересмотреть свое отношение к ветеринарии. В мой кабинет вошел мужчина, сгорбленный под тяжестью душевных страданий. На руках он держал пятимесячного белого щенка стаффордширского терьера. Передняя лапа Уинстона попала под колесо машины, которая протащила его по дороге. Он получил тяжелые повреждения обеих передних лап, одну он потерял почти полностью. На правой передней лапе не было почти всего запястья, пясти, фаланговых суставов и кости предплечья, не говоря уже о большей части кожи и плоти. Остались лишь кончики пальцев. На левой лапе отсутствовала большая часть запястья и предплечья, значительная часть плоти. Времени на размышления не было — либо действовать, либо собака умрет.

Уинстон был членом семьи этого человека, и он спросил, смогу ли я спасти пса. Я ответил, что не знаю. «Было бы гуманнее дать ему уйти», «Это невозможно», «Мы ничего не можем сделать» — я слышал эти слова всю свою жизнь, да и сам частенько их произносил. Заставлять щенка и дальше страдать было невозможно. Поскольку на обеих передних лапах имелись значительные потери костных и мышечных тканей, следовало бы сказать, что ничего сделать нельзя и гуманнее дать ему уйти с миром. Вопрос о том, стоит ли лечить Уинстона, был далеко не однозначным: его травмы были такими тяжелыми, что любая процедура становилась рискованной, дорогостоящей и с непредсказуемым исходом.

Конечно, нет двух одинаковых ситуаций. Бывают обстоятельства, при которых страдающее животное необходимо усыпить. Когда стоишь перед выбором, выполнять ли сложную операцию, требующую длительного наркоза, бывает очень трудно оценить, сможет ли животное это выдержать, сколько проживет и каким будет качество его жизни. Нелегко определить шансы на успех, затраты и готовность хозяев идти на жертвы. Я считаю, что существует моральная и этическая черта, которую ни ветеринарные хирурги, ни защитники животных не должны переступать. Долгие страдания без надежды на функциональную качественную жизнь без боли являются основным критерием для большинства ветеринаров — и для меня в том числе. Но сложно определить, какой восстановительный период для животных считать слишком долгим. В человеческой медицине на этот вопрос отвечают так: «столько. сколько потребуется», но у каждого ветеринара на этот счет свое мнение. Кроме того, способы обеспечения функционального качества жизни постоянно улучшаются. а вместе с ними меняются и мнения. У ветеринара и человека, который любит это больное животное, существует свой критерий определения, где следует провести эту черту. Хозяин страдающего животного сохраняет его жизнь, потому что не может с ним расстаться. Совершенно понятно, что это очень тяжелая ситуация для всех.

Столкнувшись со столь трудным решением, я изложил его своей команде, а теперь излагаю вам. Представьте себя на месте члена этой семьи: вы смотрите в глаза Уинстону и вам нужно решить, «гасить ли свет», хотя какой-то шанс на успешное лечение остается. Как вы поступите? Как ветеринары вы тоже имели бы право на личное мнение. Полагаю, вы согласитесь, что выбор был очень тяжелый.

В нашей профессиональной клятве есть слова: «Моей главной и постоянной целью будет обеспечение здоровья и благополучия животных, вверенных моему попечению». Это сложная этическая дилемма. Когда речь идет о ребенке, мы, не колеблясь, идем на перспективу множества хирургических операций в течение нескольких лет, если произошла сложная травма или конечность деформирована: жизнь маленького человека ценится выше жизни собаки, и это совершенно понятно. Я уважаю такую точку зрения, но считаю, что мы должны рассматривать и собаку, в частности Уинстона, как мыслящее существо, имеющее чувства, потребности и желания, которые должны быть приняты во внимание. Исследования показывают, что собаки и кошки могут испытывать счастье или печаль, восторг или разочарование, подавленность или радость, и эти чувства сходны с нашими, хотя животные выражают их по-своему. Если бы Уинстон мог говорить, он бы сказал: «Ведь у меня всего лишь передние лапы сломаны. Неужели ты даже не попытаешься меня вылечить?»

Это не антропоморфизм — я сын фермера, в конце концов, и признаю иерархию видов. Просто мне невыносимо слышать: «Это всего лишь собака» или «Это всего лишь кот». Я подписал контракт с Королевским колледжем ветеринарной хирургии, и моим призванием стала забота о животных, которая отлична от заботы о людях. Но при этом я полностью признаю предписанную нашим колледжем ответственность ветеринара за благополучие опекунов животных.

В профессиональном кодексе нашего колледжа говорится:

«Ветеринарные хирурги должны быть открыты и честны с клиентами, уважать их потребности и требования, должны предоставлять независимые и беспристрастные консультации и информировать клиентов о любом конфликте интересов. Необходимо давать клиентам полную информацию о лечении, стоимости услуг и препаратов, а также эффективно общаться с ними как в письменной, так и в устной форме. Прежде чем приступить к лечению или процедуре, необходимо получить гарантированное согласие».

В этом контексте я обсудил с владельцем Уинстона все варианты, возможные последствия и расходы. Чтобы спасти лапы Уинстона, владельцам предстояло не только подготовиться к этому морально, но понести значительные финансовые расходы. Но я считал, что они имеют право выбирать дальнейшие действия, учитывая свои обстоятельства, хотя Уинстон, конечно же, был юным и любимым членом их семьи. Это произошло задолго до «Супервета», и операция, необходимая Уинстону, для того времени была на переднем крае ветеринарной науки Великобритании. Я понимал, что, выполняя эту сложную операцию, даже если это будет возможно, мне придется зайти слишком далеко, а финансовые расходы на спасение лап Уинстона могут оказаться непосильными для семьи. Конечно, ни один доктор, оперирующий ребенка, не сталкивается с подобными проблемами, поскольку существуют частные фонды. Да и семью за значительные расходы никто не осудит. Передо мной стоял другой вопрос: с рациональной точки зрения и с учетом иерархии видов, имеет ли общество право судить о количестве денег, которые семья потратила по собственному желанию? Более того, имеют ли право определенные средства массовой информации делать сенсацию из расходов любого человека на любое животное, которое нуждается в операциях, подобных тем, что провожу я? Да, каждый имеет право на собственное мнение, но есть ли у нас право критиковать тех, кто тратит собственные деньги на животных, и оценивать моральность или аморальность подобных действий?

Я сталкивался с подобной критикой тогда и слышу ее снова и снова.

Я не перестаю отстаивать свою точку зрения, хотя понимаю, что укоренившиеся взгляды редко меняются, даже если аргументы другой стороны основаны на здравом смысле и логике.

Конечно, есть проблемы, которые следует решать на основе представлений о морали и этике, но в нашем обществе принято осуждать тех, кто тратит деньги на домашнего питомца, и не замечать или даже восхищаться гораздо большими расходами на предметы роскоши, спортивные автомобили, винтажное шампанское, дизайнерскую обувь, что, на мой взгляд, свидетельствует о потере моральных ориентиров в обществе.

Уинстону в этом отношении не повезло. Средства семьи были весьма ограниченными и явно недостаточными на спасительную операцию. В семье были маленькие дети, и родители могли позволить себе потратить лишь незначительную сумму. Это очень распространенная проблема ветеринарной медицины: и семья, и ветеринар хотят сделать все, чтобы избежать тяжелого решения об эвтаназии, но суровая реальность часто делает это невозможным. В Великобритании сегодня не существует национальной системы здравоохранения для кошек и собак. Да такого нет и нигде в мире, насколько мне известно. Поэтому каждый ветеринар ограничен в своих возможностях с учетом обстоятельств. Благотворительные фонды, которые собирают пожертвования на ветеринарные операции, делают фантастическую работу, но и они ограничены в сумме, которую могут потратить на одно животное, ведь за те же деньги можно помочь большему количеству животных и их хозяев. Всегда были и будут ситуации, когда мы ничего не можем сделать, и эвтаназия является лучшим выходом.

Но медицина не стоит на месте, и границы возможного постоянно расширяются. В начале 90-х я усыплял многих животных, которых сегодня мог бы спасти и вылечить в разумные сроки. Проблема в том, что некоторые ветеринары и общественное мнение не в курсе прогрессивных методов и технологий, и меня часто обвиняют в том, что я делаю определенные операции, просто потому что могу, а не потому что без них нельзя обойтись. Разумеется, это очень далеко от истины. Поступив так, я нарушил бы собственный этический кодекс, а на это я никогда не пойду. Я никогда не брался за скальпель, если не решился бы сделать подобную операцию собственной обожаемой собаке Кире. Сегодня мы имеем возможность избавлять пациентов от боли в послеоперационный период. Я считаю, что мы должны оценивать длительность периода восстановления (у Уинстона она могла быть значительной) относительно общей продолжительности жизни (у Уинстона она могла быть длинной). В случае с двенадцатилетней собакой с подобными травмами, которая и в здоровом состоянии прожила бы еще год-другой, подход был бы совершенно иным.

Я уверен, что многие процедуры нейроортопедии кошек и собак, которые сегодняшним ветеринарам и современному обществу кажутся чрезмерными, через двадцать лет станут нормой. Как сказал Чарли Майо, создавая собственную клинику в XIX веке: «Истина постоянно меняется!» К примеру, в моей юности идея о том, чтобы заменить собаке тазобедренный сустав, показалась бы невероятно смешной и немыслимой. Во многих частях света такое положение сохраняется и сегодня. Когда я окончил обучение, замена тазобедренного сустава была редкостью. Сегодня же я сделал около тысячи таких операций. Замена тазобедренного сустава кошке даже сегодня остается для Англии исключением, хотя я не вижу для этого оснований: операция хорошо проработана. Конечно, любая хирургическая процедура, простая или сложная, связана с определенным риском, но количество осложнений при стандартной замене тазобедренного сустава у опытного специалиста крайне низкое. Собаки и кошки обычно быстро восстанавливаются, и качество их жизни становится превосходным. Более того, научно доказано, что для большинства пациентов замена сустава предпочтительнее альтернативного бездействия или удаления головки и шейки бедра. К сожалению, многие очень легко судят и очень медленно пытаются понять. Сегодня кошкам можно заменять даже коленные суставы — я успешно делал подобные операции.

Глядя на Уинстона, я чувствовал, что вылечить его можно, хотя это будет очень трудно. В тот период в ветеринарной литературе не было описано ничего подобного. В 2005 году у нас не было бионических имплантов для собак. Мне нужно было оценить пять сложных проблем, связанных с потенциальной операцией: ампутировать одну лапу при столь значительных повреждениях другой было невозможно; решение не было очевидным, поскольку такого раньше никто не делал; даже если это возможно, клиент не мог позволить себе столь сложного хирургического вмешательства на обеих лапах собаки; Уинстону предстояло пережить неизбежный послеоперационный период восстановления; и, наконец, риск был высок, а исход неочевиден. Это был неразрешимый вопрос, который неизбежно должен был привести к решению об эвтаназии. Даже сегодня подавляющее большинство ветеринаров усыпило бы Уинстона. «Простите, но мы ничего не можем сделать», — типичное решение, когда речь заходит просто о финансовых затруднениях, не говоря уже о сложнейших медицинских проблемах.