За годы, прошедшие со времени лечения Уинстона до сегодняшнего дня, моя профессиональная нагрузка резко изменилась. Раньше я делал много менее сложных операций, что приносило хороший доход. Теперь же я стал делать меньше операций, но сложность их возросла, равно как и накладные расходы. Такие операции явно менее прибыльны. Сегодня все больше менее сложных операций делается либо в клиниках, принадлежащих ветеринарным группам, либо в местных ветеринарных кабинетах, куда приезжают специально приглашенные хирурги. То же происходит и в США. Я твердо убежден, что эти хирурги делают отличную работу, а клинические центры имеют массу вариантов для проведения более сложных операций. Несомненно, они делают большое и важное дело, вполне сопоставимое с тем, что делаю я и мои коллеги.

В целом меняющаяся финансовая ситуация может позитивно повлиять на уход за животными. Однако, оценивая перемены в моей личной нагрузке, я с тревогой заметил, что независимые ветеринарные клиники не смогут выжить, если не будут поддерживать надежные доверительные отношения с ветеринарами первичного звена, чтобы выполнять не только сложные, но и рутинные операции. В противном случае бизнес-модель, позволяющая развивать передовые технологии, окажется нежизнеспособной, и финансовые структуры не станут ее поддерживать.

Сегодня дело обстоит так: если у ветеринара нет значительных финансовых ресурсов или отличного страхового полиса, то операции, подобные той, которую я сделал Уинстону, будут просто невозможны. Ветеринары первичного звена не располагают необходимыми навыками, оборудованием и возможностями послеоперационного ухода. При существующей системе ветеринарных клиник кто-то должен покрыть расходы. Подобные операции возможны в университетских клиниках, имеющих бюджет на исследования, но получить грантовое финансирование на подобные изыскания, не представив конкретных результатов, очень трудно. Более того, во многих ветеринарных школах клиническое образование передано в частные или корпоративные ветеринарные клиники, поэтому довольно сложно увидеть различные клинические случаи. А ведь именно в ветеринарных школах подобные исследования могли бы вестись довольно успешно, конечно, при соответствующем финансировании.

Все это пагубно влияет на выбор предлагаемых пациентам услуг, поскольку разработка новой методики стоит довольно дорого и требует доработки в течение нескольких лет. Я вложил средства в компанию FitzBionics, производящую импланты, необходимые животным, которых я каждый день вижу в своем кабинете. Развитие бионики и регенеративных технологий требует денежных средств. Но финансовые учреждения и венчурные компании предпочитают финансировать многочисленные недорогие процедуры, сулящие высокую прибыль, а не вкладывать деньги в долгосрочные стратегические проекты. Накладные расходы возрастают, растет заработная плата, и становится все труднее выполнять операции по сниженной цене или бесплатно. Кредиторы строго требуют возврата своих инвестиций.

Насколько я понимаю, операции, подобные той, что сделана Уинстону, как и любая другая новаторская ветеринарная операция, непривлекательны для существующей бизнес-модели или венчурного финансирования, Новаторские методы в ветеринарии мелких животных не приносят такого дохода, как рутинные процедуры. Если бы я каждый день выполнял относительно простые ортопедические и нейрохирургические операции, то заработал бы гораздо больше, и мои кредиторы были бы довольны. Никто не может позволить себе еженедельно финансировать операции, подобные той, что была проделана Уинстону, и при этом гасить накладные расходы, платить зарплату сотрудникам и взносы по кредиту. Это сдерживает развитие новых, более эффективных методов. Все дело в финансах. Страховые компании тоже ужесточают свои условия, потому что их выплаты ограничены получаемыми премиями. Но кто-то должен платить за продвижение ветеринарных технологий, иначе нам придется и дальше твердить, что сделать ничего нельзя.

К Пасхе 2008 года мы наконец переехали на наше «поле мечты» в Ишинг, где сегодня снимается программа «Супервет». С 2005 года, когда мы начали работать в Тилфорде, наш коллектив вырос до двадцати семи человек. Все мы напряженно трудились и собрали несколько миллионов фунтов для покрытия растущего долга нашей клиники в Ишинге. Если бы я и дальше продолжал работать в том лесу, то мог бы выйти на пенсию миллионером. Но прошло десять лет, и теперь в нашем бизнесе занято уже 250 человек, расходы увеличились, а общая сумма кредитов превысила двенадцать миллионов фунтов. Пока что я выплатил меньше половины этой суммы и все еще должен несколько миллионов, но другого пути у меня не было. А поскольку я начинал буквально с ничего, меньше того быть не может. Я абсолютно удовлетворен тем. что мне удалось не просто построить здания и приобрести собственность, а создать место, наполненное людьми, несущими любовь и надежду многим.

Деньги никогда не были для меня мотивом, потому что мы делаем то, что нужно животным и людям, которые их любят. И это прекрасно, но до тех пор, пока я не услышу от банковского менеджера: «Мне очень жаль, Ноэль, но мы ничего не можем сделать».

14

КИРА

Любовь моей жизни

Кира — одиннадцатилетний бордер-терьер — любовь моей жизни. Она появилась у меня 30 декабря 2007 года, когда ей было всего три месяца. Я давно хотел иметь собаку, которая пойдет вместе со мной к моей мечте. Но поскольку я был очень занят в Тилфорде, работая по шестнадцать, а то и по восемнадцать часов в сутки семь дней в неделю — консультации, операции, хирургические отчеты, лекции и руководство, — о собаке оставалось только мечтать. А еще приходилось решать проблемы со строительством новой клиники в Ишинге. Поэтому я считал, что заводить собаку, не имея возможности ежедневно гулять с ней, несправедливо по отношению к животному. Насмешка судьбы заключалась в том, что работа но спасению животных не позволяла мне завести домашнего питомца и познать эту любовь в собственной жизни.

К счастью, наша медсестра Эми тоже очень хотела завести собаку для своего маленького сына Кайла. Как- то вечером мы разговорились об этом в операционной. Я сказал, что у меня нет времени, она — что у нее нет денег. А вместе мы могли бы стать идеальными хозяевами для собаки. Нам обоим хотелось завести бордер-терьера. Недавно я лечил такую собаку по имени Редж. По случайному стечению обстоятельств, помня о моем расположении к этой породе, через три недели после нашего с Эми разговора заводчик прислал мне электронное письмо с вопросом, не хочу ли я взять последнего щенка из помета. Это было счастливое совпадение!

В тот день, когда нужно было забирать нашего щенка, я оперировал, поэтому в Ньюкасл поехала Эми и привезла Киру домой, в Тилфорд. Это был совершенно особый день, и я очень благодарен Эми за ее партнерство в уходе за Кирой. Только благодаря ей я смог испытать эту уникальную, абсолютно бескорыстную любовь. Держа на руках маленький пушистый комочек радости, я подумал о том, что почувствовал отец, когда впервые взял на руки меня. И в этом есть определенная симметрия: как и он, я тоже не смог забрать Киру в ее первый дом. В тот день, когда меня привезли домой, отец, как и я теперь, делал операции, удалял рога у скота. Конечно, я понимаю, что трудно сравнивать возможность взять на руки собственного ребенка или щенка, но Кира стала первым живым существом, которого мне предстояло воспитать, и я буду любить и лелеять ее всегда. Впервые в жизни я почувствовал, что значит стать отцом, и это событие пробудило во мне массу эмоций. Я испытал настоящее потрясение.

Английское слово «родитель» — parent— происходит от латинского глагола parire, то есть «породить». Я считаю главным достижением программы «Супервет» не демонстрацию современных хирургических операций, а то, что мне удалось убедить продюсеров и телеканал позволить называть хозяев животных «родителями» и «семьей», а не просто владельцами. Я не считаю, что кто-то может быть хозяином разумного существа — по-моему, тут можно говорить скорее о добровольной опеке. Такие отношения могут стать одними из самых ценных и основанных на такой взаимной любви, какую только может испытать человек в своей в жизни. Если говорить о нас и с Кирой, то это именно так.      

Собачку мы назвали в честь Киры Найтли, моего платонического любовного увлечения. В черно-коричневую лохматую крошку с длинными ресницами и глазами, наполненными радостью жизни, я влюбился с первого взгляда, как только этот песик ворвался в мой кабинет и, виляя хвостом, запрыгнул мне на руки. Это была любовь с первого взгляда — на всю жизнь и даже больше, но об этом я не хочу даже думать. Многие говорили мне, что смерть собаки была для них событием более тяжелым, чем смерть многих людей и даже членов семьи, и я их прекрасно понимаю. Кира — мой маленький дружок, верный и преданный, мой советчик и опора в любых трудностях. Она — мой самый близкий друг.

Мне часто приходится жить в клинике. В 2008 году в Тилфорде я порой спал на матрасе прямо на полу, когда операции заканчивались поздно. Кроме того, за некоторыми пациентами нужно было присматривать и ночью, и эта обязанность ложилась на мои плечи, потому что людей у нас в клинике было немного. Кира всегда оставалась со мной. Мы вместе засыпали и просыпались — и живем так по сей день. Теперь я устроил себе спальное место рядом с кабинетом. Там можно отдохнуть, и это здорово, потому что не приходится тратить время на дорогу после поздней операции, чтобы утром снова рано вставать и ехать сюда. А у Киры есть уютная лежанка рядом с моей кроватью. Единственная проблема в том, что, чем старше она становится, тем громче храпит, поэтому мне приходится пользоваться берушами, ну а против моего храпа она не возражает, и это очень приятно. Как-то она подавилась бразильским орехом и выплюнула его на тумбочку, где лежали мои беруши. Среди ночи я потянулся за берушами и одно ухо заткнул, как положено, а в другое засунул орех.

Кира любит находиться рядом со мной и особенно любит одежду, хранящую мой запах, поэтому я часто нахожу брюки и футболки, свернутые в клубок где-нибудь под кроватью или вокруг нее. Она предпочитает засыпать в их мягком коконе, а не в своей теплой постели. Сколько раз она смешила меня по утрам, просыпаясь с моей футболкой или каким-нибудь другим предметом одежды на голове.

У меня редко бывают выходные, поэтому большую часть времени Кира проводит со мной на работе. Она с самого начала была очень спокойной собакой и крайне мало лаяла. Она идеальный компаньон: ей достаточно нескольких минут, чтобы побеситься и поиграть, хорошей прогулки, а потом она будет спать и храпеть, как ее папочка, который до смешного много работает, а потом бесится несколько часов на рок-концерте, заваливается спать и храпит. Мы — горошины из одного стручка. У нас идеальная совместимость. Кира сидит у моих ног, когда я пишу свои лекции и статьи. Вот и сейчас она лежит рядом и мирно похрапывает, пока я пишу эту главу. Когда в конце дня я сажусь писать хирургические отчеты по проведенным операциям, Кира тоже устраивается у моих ног и дарит мне утешение, даже если операция прошла неудачно. Оперируя, я всегда знаю, что мой пациент — это чья-то Кира, и об этом я никогда не забываю. Она была рядом со мной, когда я до поздней ночи готовился к экзамену на специалиста. Ее любовь помогала мне продолжать подготовку, даже когда я уставал и хотел все бросить. Но я вспоминал, что делаю это для нее и для Кир других людей.

Она лижет мой колючий подбородок и рыщет под столом в поисках вкусных крошек — это два ее любимых занятия. Особенно любит она комнату отдыха персонала, где всегда полно крошек. Честно говоря, Кира, как и многие собаки, готова стать другом любому, кто ее чем-то угостит. К счастью, и Кира, и Эми понимают особенности моего баланса между работой и жизнью, и нам уже много лет удается сосуществовать вполне гармонично. Мы с Эми — «родители» Киры, а она давно стала членом двух семей: моей — в клинике, и семьи Эми и Кайла.