Алёна побежала к соседям позвонить в больницу, чтобы приехала неотложка, которая так и не приехала. Я отлежался дома, но на следующий день не смог пойти на работу. Алёна устроила скандал, и я согласился, что работа грузчиком мне не очень полезна.
Выздоровев и получив на работе расчет, я отправился к инспектору Змеевой и объяснил ситуацию. Она оказалась в курсе моих медицинских проблем – в деле имелись выписки из истории болезни, выданные асиновскими и московскими врачами, но помочь ничем не могла: Киржач – город маленький, и с удостоверением ссыльного ни на что хорошее надеяться я не мог.
Змеева позвонила в местный отдел по трудоустройству и выяснила неутешительные для меня новости: в городе было производство каких-то токарных резцов, куда требовались фрезеровщики, и швейная фабрика, где ожидали швей-мотористок. Я не обладал ни одной из нужных квалификаций. Мы уже попрощались, и я собирался пойти попытать счастья в автобусном парке недалеко от дома – разнорабочим, когда зазвонил телефон: женщина из отдела по трудоустройству сообщила, что в музыкальную школу нужны аж сразу две уборщицы.
– Радзинский, – предложила предприимчивая Змеева, – оформись на одну ставку сам, а на другую оформи жену.
– А Маша? – не понял я. – У нас же маленький ребенок, Алёна все время с ней.
– Ты чего – совсем не соображаешь? – подивилась моей наивности инспектор Змеева. – Оформишь жену, а работать сам будешь – за двоих. И получать две зарплаты. Все так делают. Платят там копейки, но на две зарплаты прожить можно. Да и работа не особо тяжелая, не надорвешься.
Это явилось для меня полной неожиданностью: я не представлял, что в СССР можно оформить одного человека, а работу станет выполнять другой, и все закроют на это глаза. Плохо я знал, как жила страна.
Работать на женской работе – уборщицей – было как-то зазорно: я все-таки зэка, сидел в тюрьмах, трудился на лесоповале в Сибири, а тут – уборщицей! Чтобы не обидеть вызвавшуюся помочь Змееву, я поблагодарил и сказал, что посоветуюсь с женой. На прощание Змеева сообщила, что знакома с директором музыкальной школы (в Киржаче все были знакомы со всеми) и узнает у него, согласится ли он взять на работу ссыльного.
Будучи уверенным, что директор школы, хоть и музыкальной, не захочет на должность уборщицы осужденного по политической статье мужчину, предпочтя ему несудимую женщину, я заверил ее, что если директор согласится, я готов мыть полы с утра до ночи. На том и расстались.
Руссо (но не Жан-Жак)
Вавтобусном парке мне сообщили, что нужен мойщик автобусов, но с весны: зимой автобусы не мыли. До весны оставалось много времени, и я серьезно задумался о карьерных перспективах уборщицы в музыкальной школе. Я прикидывал, хватит ли денег, если буду получать две зарплаты уборщицы и найду ночную работу сторожем. Получалось, что хватит. С тем я и направился в музыкальную школу – проверить обстановку.
Музыкальная школа находилась в центре, недалеко от городской площади с памятником Ленину, гостиницей, райисполкомом, райкомом КПСС и прочими нужными учреждениями. Я нашел директора и представился.
Директор оказался пожилой невысокий мужчина со скуластым лицом и внимательными карими глазами. Звали его Эдуард Давыдович Руссо, что мне сразу понравилось. Эдуард Давыдович подтвердил, что лейтенант Змеева с ним уже поговорила, но выразил сомнение, смогу ли я стать хорошей уборщицей.
– Ты полы мыл хоть раз в жизни? – поинтересовался Руссо. – А тут целая школа – два этажа. И еще актовый зал. У меня дети со всего города: приходят, несут грязь с улицы. Мне чистота нужна.
Я заверил его, что справлюсь, и, видя директорские сомнения, предложил попробовать: я приду вечером после занятий и вымою школу. Бесплатно. А он посмотрит, устроит ли его мое мытье. Руссо предложение понравилось, и он согласился.
Качество моей уборки понравилось ему меньше, но он принял меня на работу, оформив нас с Алёной уборщицами. Думаю, я ему был интересен, и Руссо хотел получше меня узнать.
Работа – по моим лесоповальным стандартам – была не тяжелая: я мыл пол в раздевалке и на входе после первой смены учащихся утром, затем лестницу и коридоры второго этажа в пересменке между утренней и дневной сменой и все здание вечером после окончания занятий. Если в школе случались концерты, я также мыл большой, только что отстроенный актовый зал, которым Руссо очень гордился. Главное было – хорошо вымыть раздевалку и коридоры, куда наносилась грязь с улицы.
Эдуард Давыдович приходил в школу первым и уходил последним. Он воевал, был контужен, но никогда об этом не говорил (я узнал это от моей непосредственной начальницы – завхоза, неприятной злой женщины, которая всегда была недовольна и ругалась со всеми в школе).
Руссо ждал, пока я закончу мыть школу вечером, чтобы ее закрыть: он не доверял мне ключи. Мы вместе шли на автобус, поскольку он жил неподалеку от меня, и за эти совместные поездки домой узнали друг друга и подружились.
Руссо сначала осторожно, а затем менее осторожно расспрашивал меня о моем деле, о тюрьме, о жизни в Сибири и, наконец, понемножку начал рассказывать о себе.