– В дежурной части вас направят к кому следует, – пообещала Змеева, неожиданно обращаясь ко мне на “вы”, чего никогда не делала раньше. Это было еще более странно.
Зачем меня вызывали в МВД? Вариантов было не так много, и самым вероятным могли стать новое следствие и новый срок: практика, прежде широко используемая КГБ, если они не хотели выпускать политзаключенного на свободу: когда срок подходил к концу, вытаскивали из дела что-то еще или пользовались сфабрикованными показаниями стукачей и “навешивали” новый срок. Так, например, поступили с обоими братьями Подрабинеками – Александром и Кириллом.
Времена, однако, были другие, и подобные действия КГБ шли бы вразрез с политической либерализацией режима. Кроме того, почему меня вызвали в областное УВД, а не в КГБ? Не будут же они после 70-й давать мне новый срок по 190-й – более легкой политстатье, находившейся в ведомстве МВД? Да и не за что: я вел себя осторожно, не делал никаких публичных высказываний, хотя в частных разговорах с Руссо критиковал прошлую советскую политику довольно активно. Я не мог поверить, что Эдуард Давыдович “настучал” на меня властям.
Оставалось одно: посланные в журнал “Знамя” рассказы. Или – каким-то таинственным образом – нашли написанную мною повесть про этап. Ничего особенно крамольного в моих текстах не было, но – с натяжкой – можно было придраться и найти клевету на советский общественный и государственный строй. Посадили же меня по 70-й за вещи, никак на эту статью не тянувшие?! Захотят – найдут за что, решил я. Нужно было подготовить Алёну.
Вечером после работы я сказал жене, что меня вызывают во владимирское УВД.
– Если не вернусь, значит, арестовали. Сразу уезжайте с Машей в Москву, – пояснил я, хотя в душе не мог – не хотел в это верить. Кроме того, обычно перед арестом Комитет проводил обыск. Возможно, они начнут “шмон” завтра, пока я буду трястись в автобусе по дороге во Владимир.
Мы проговорили полночи, планируя, что делать, если меня снова посадят. Говорил в основном я – думал вслух, Алёна молчала, глядя на меня огромными черными глазами. Вдруг она закрыла мне рот ладонью и прильнула ко мне с ласками.
Оставшуюся часть ночи мы не говорили. Ее любовь была как заклинание, как разговор с миром или тем, кто миром управляет: смотри, как я его люблю. Ты не можешь его тронуть. Он мой.
В этой любви было что-то колдовское.
Рано утром – затемно – я поцеловал Алёну и пошел на автобус – ехать в неизвестность. Все повторялось: я так же ушел из дома почти пять лет назад.
Теперь, однако, мне было что терять.
Сюжетный поворот
Владимир – стольный град всея Руси, обязанный своим расцветом внуку половецкого хана Аепы князю Андрею Боголюбскому, примечателен Золотыми воротами, Успенским и Дмитриевским соборами и прочими золотокольцовскими памятниками русской старины. Не менее примечателен город и Владимирским централом – знаменитой тюрьмой, построенной Екатериной II и изначально предназначенной для политических арестантов. В дохрущевское советское время, когда власть еще была откровенна и не прятала предназначение карательных учреждений за стыдливыми эвфемизмами типа “исправительно-трудовые колонии”, Владимирский централ носил ясное и точное имя – Владимирская тюрьма особого назначения МГБ СССР.
Кто здесь только не сидел! От угодившего туда еще при царе будущего советского полководца Михаила Фрунзе до советского правозащитника Анатолия Щаранского, от соседок по камере – певицы Лидии Руслановой и актрисы Зои Федоровой до депутата трех дореволюционных Государственных дум Василия Шульгина и его тезки – боевого летчика Василия Сталина, от другого летчика – американского шпиона Фрэнсиса Пауэрса до диссидента Владимира Буковского. В это милое место я и собрался, понимая, что если меня арестуют, то отправят во владимирский СИЗО № 1 до окончания следствия или до этапирования в родное Лефортово. С таким праздничным настроем я прибыл в областное управление внутренних дел поздним утром 27 января 1987 года.
Как и много лет назад – в районном военкомате, – у меня была повестка без имени вызвавшего меня официального лица. Тогда в повестке стоял хотя бы номер кабинета, теперь же и того не было. Просто такому-то явиться туда-то такого-то числа. В этой лаконичности чувствовалась определенная конечность замысла. Я еще не знал его сути.
Как и много лет назад – в районном военкомате, – в дежурной части сидела милая девушка в форме, но не в армейской, а милицейской. Я, будучи теперь женатым и повзрослевшим, не стал тратить ее время и свои силы на комплименты и молча протянул повестку. Девушка сверилась с лежавшим перед ней журналом записей, ничего не нашла, и – как и тогда – позвонила тем, кто знал. Получив ответ, она сообщила, что за мной спустятся. Странный визит нравился мне все меньше и меньше.
Очень скоро (что тоже не сулило ничего хорошего) за мной пришел молодой человек в гражданском и повел на второй этаж. Он не представился, и я решил ничего не спрашивать, пока он не заговорит первым. Разговаривать со мною он, однако, не собирался, а просто подвел к двери какого-то кабинета, постучал и, дождавшись приветливого “Входите”, открыл дверь, пригласив меня войти кивком головы. Сам не вошел.
За столом большого, светлого от зимнего солнца кабинета сидел мужчина лет сорока в штатском. Он встал и поздоровался, указав мне на стул для посетителей. Мне сразу стало ясно, что он – не хозяин кабинета и вообще не из Владимира. Было в нем нечто неуловимо московское – начальственно-столичное.
– Валерий Павлович, – представился мужчина. Он посмотрел в лежавшие перед ним бумаги и улыбнулся. – Как добрались?
Я коротко поблагодарил и замолчал: сам все расскажет.