Какое время на дворе
Ялежал на обследовании и лечении в московской больнице, и каждый день Алёна или мама приезжали меня навещать и иногда привозили маленькую Машу, которую я увидел впервые. Ей уже было больше года, она бегала по вестибюлю больничного корпуса, в котором проходили наши свидания, и мы бегали за ней, подхватывая каждый раз, когда гравитация и детская неловкость оказывались сильнее ее желания двигаться. Я тогда ничего не понимал в маленьких детях и был разочарован, что она лепечет понятные лишь Алёне слова, а не говорит развернутыми фразами, причем на интересующие меня темы: политика, история, литература.
Лечение в Москве подтвердило диагноз асиновских врачей: тяжелый панкреатит на фоне обострения язвенной болезни двенадцатиперстной кишки. Рекомендуются щадящий режим питания и легкая работа, а также покой, отсутствие волнений и еще много чего совершенно несовместимого с оставшимся сроком ссылки – чуть меньше трех лет. Я готовился к возвращению в Асино и хотел вернуться здоровым, поскольку никакой работы, кроме тяжелой физической, меня там не ждало.
Время на дворе, однако, менялось, и достаточно резко: 1 января 1986 года генеральный секретарь КПСС Михаил Горбачев обратился с речью к американскому народу, заявив о желании снизить напряженность между сверхдержавами. Он звучал абсолютно по-пацифистски, словно являлся членом Группы Доверия. Неясно было, как после такой речи руководителя страны КГБ может продолжать преследование членов Группы.
Через две недели после этой речи – 15 января – Горбачев выступил с призывом к полной ликвидации ядерного оружия, что также было одним из предложений Группы Доверия. Наступали другие времена.
Я читал газеты, лежа на больничной койке, – в перерывах между заглатыванием шлангов и капельницами – и пытался понять, что происходит. Меня навещали друзья, рассказывавшие об ощутимом ослаблении цензуры и разных идеологических послаблениях. Воздух в державе ощутимо менялся, насыщаясь кислородом свободы.
11 февраля был освобожден из заключения и обменен на советских разведчиков Анатолий Щаранский. А 13 февраля мне пришло предписание о смене места отбывания ссылки: меня переводили в город Киржач Владимирской области. КГБ, лучше других понимавший ситуацию в стране, решил держать тех, чьи судьбы могли скоро резко поменяться, ближе к центру.
Киржач
Киржач встретил меня несильным морозом и непонятностью ситуации: где жить и работать? Я пришел в горотдел милиции, отметил маршрутный лист у своей новой инспекторши, которую, как и Гормолысову, звали Людмила (вероятно, существовал какой-то секретный циркуляр МВД по этому поводу). Людмила (не помню ее отчество) тоже носила звучную фамилию – Змеева. Она поставила меня на учет как ссыльного, но не выдала мне новое удостоверение, объяснив, что у нее нет бланков.
– Бланки придут, тогда поменяем, – заверила меня лейтенант Змеева. – Тем более что пока у вас нет нового адреса. Ищите жилье и трудоустраивайтесь.
Удостоверение она мне так и не поменяла, и до конца ссылки я сохранил выданное мне в Сибири за номером 444.
Новый адрес я обрел на третий день проживания в единственной киржачской гостинице – напротив памятника Ленину: сердобольная регистраторша, с которой я поделился своими заботами, позвонила подруге, проживавшей во Владимире и владевшей квартирой в Киржаче. Та согласилась сдать однокомнатную квартиру в блочном доме на окраине города: там были отстроены кооперативы для людей, работавших на Чукотке. Многие из них, закончив трудовой путь, переезжали в Киржач – поближе к столице, другие же продолжали жить на Чукотке, а квартиры сдавали. Моя новая хозяйка сменила Чукотку на Владимир и, договорившись о цене, пустила меня на постой.
После ЛЗП Большой Кордон и Асино крошечная квартира в городском доме казалась мне несказанной роскошью: вода текла из крана, временами даже горячая, так что не нужно носить ее из колодца, а потом греть на печи. Да и саму печь не нужно больше топить, наколов дрова на морозе: настоящие батареи обогревали жилье. Первое время я все время их трогал, проверяя – теплые ли или нужно подтопить. Потом вспоминал, что подтопить все равно нельзя, и глупо улыбался, радуясь вновь обретенной цивилизации. Я купил раскладушку, простыни и одеяло, но забыл поначалу купить подушку и спал, подложив свитер под голову. Было удобно.
С работой оказалось сложнее: мои квалификации преподавателя литературы, сучкоруба и кочегара оказались не нужны: преподавать я – осужденный за особо опасное преступление – не имел права, лесоповал в окрестностях не велся, и кочегары не требовались, поскольку городские дома отапливались местной ТЭЦ, а частный сектор отапливался сам. Оставалось найти низкооплачиваемую физическую работу, что не рекомендовали врачи. Другого выхода не было.
Я убедил Алёну подождать с переездом в Киржач до того, как я найду работу. И вскоре нашел: грузчиком в магазине. Работа по моим сибирским стандартам была легкая: пришла машина с товаром, разгрузил, перенес ящики к прилавку – и сиди читай. Сказала продавщица принести из подсобки новый товар – принес. Платили мало, и я понимал, что нужно будет искать подработку на выходные.
Через неделю после начала моей работы приехали Алёна и Маша. Они наняли в Москве “Газель”, на которой перевезли Машину кроватку, коляску, манеж и прочий скарб. Первые несколько ночей мы с Алёной провели на застеленном одеялами полу, поскольку вдвоем на раскладушке спать было невозможно. Затем купили матрас и спали на нем до конца ссылки.
Недели через три, вернувшись с работы, я собрался пойти гулять с Машей и уже было оделся, когда меня вдруг согнуло пополам от резкой боли в подреберье и начало рвать. Болело не так сильно, как во время панкреатогенного шока в Асине, и я не потерял сознание, но ничего приятного не было.