Бездарный конец одной несостоявшейся карьеры

Осенью 1983 года у меня началась очень непростая пора. Во-первых, я приступил к съемкам телеверсии спектакля «Три сестры», а во-вторых, эти съемки мешали мне исполнять свои обязанности заведующего репертуарной конторой, и между мной и руководством театра возник серьезный конфликт, усиленно подогреваемый заведующим труппой Е.А. Новиковым. Он не забыл, что проиграл мне при распределении ролей в «Трех сестрах», решил подождать немного, ибо был уверен: какую-нибудь очередную глупость я непременно совершу, и не ошибся. Буквально через пару недель я сознательно пошел на риск, чтобы добавить в репертуар Кондратовой еще одну роль, но просчитался и был справедливо уволен с поста заведующего режиссерским управлением.

Репертуарная контора перестала для меня существовать.

Ну не гожусь я для этой работы! Совершенно не гожусь. Терпеть не могу угождать начальству. Ненавижу несправедливость и всегда становлюсь на сторону обиженных. Не умею лебезить, ходить по струнке, стоять на цыпочках, врать в лицо и не краснеть, видеть то, что требуется, а не то, что есть на самом деле. И наконец, главный изъян моего характера – не способен пресмыкаться, излишне горд. С такой кучей недостатков карьеру в театре не сделаешь. Вот и ответьте мне теперь: способен ли такой человек кем-нибудь или чем-нибудь руководить? Лично я с таким командиром в разведку не пошел бы.

А тут совершенно неожиданно жизнь предоставила мне случай проявить все свои чудовищные недостатки разом, не размениваясь по мелочам.

Группа артистов театра получила заманчивое предложение сыграть антрепризный спектакль за пределами Москвы и Московской области на весьма выгодных условиях. Если память мне не изменяет, речь идет о спектакле «На всякого мудреца довольно простоты», а город, куда собрались выезжать артисты театра, был Пермь. На собственной шкуре испытав, что такое в жизни советского артиста отсутствие «средств к существованию», я на посту заведующего репконторой старался всячески помогать товарищам по несчастью зарабатывать деньги. А среди тех, кто обратился ко мне на этот раз, были М.Н. Зимин и К.Н. Головко. Разве мог я отказать в такой жизненно важной просьбе своим друзьям? Конечно нет. Хотя основания у меня для этого были. И достаточно веские.

Дело в том, что в те же дни, когда был объявлен спектакль в Перми, на сцене театра по Тверскому бульвару мы должны были сыграть «Валентина и Валентину». И в том, и в другом спектакле главные роли играла актриса Ирина Акулова. Она, естественно, не могла разорваться пополам и одновременно выйти на сцену на Урале и в Москве на Тверском. Поэтому в одном из этих двух спектаклей я должен был ее заменить. Но кем?! В те поры в афише МХАТа каждый вечер стояло как минимум три названия: на Тверском бульваре спектакли шли на Большой и Малой сценах, а также в филиале на улице Москвина. Все актрисы наперечет, а героинь и в лучшие времена у нас в труппе не хватало. К тому же времени, чтобы осуществить нормальный ввод, практически на осталось. Неужели придется отказать Зимину и Кире Николаевне? И тут в моей дурной голове возник совершенно авантюрный план выхода из безвыходного положения! Как я тогда полагал, план гениальный! Боже! Как я, дурак, ликовал!..

В труппе театра была одна актриса, которая могла бы спасти меня, поскольку несколько лет подряд играла Женю и вспомнить свою старую роль для нее особого труда не составило. Но предлагать ей пойти на такой шаг было, мягко говоря, слишком бестактно. Возраст берет свое, и в жизни каждого артиста наступает момент, когда приходится прощаться со своими любимыми ролями. Процесс этот крайне болезненный, а в некоторых случаях даже трагический. Несколько лет назад весьма уважаемая актриса пережила эту тяжелую процедуру: ее официально сняли с роли Жени и ввели в спектакль Акулову. Вот почему мне было неудобно предлагать этой уважаемой актрисе совершить подобный шаг. Подменить на один вечер ту, которая заняла ее место? Это уж как-то слишком! В некотором смысле сродни тому, как если бы оставленную жену попросили на одну ночь подменить в супружеской постели новую привязанность ее бывшего мужа. Унизительная ситуация. Актерское самолюбие – очень хрупкая моральная категория. С ним нужно обходиться крайне осторожно.

Так вот, чтобы ввести на роль Жени Кондратову, я, к стыду своему, решил сподличать и использовать эту актерскую слабость. У меня не было ни малейших сомнений в том, что прежняя исполнительница роли Жени откажется сыграть ее вместо Акуловой, и тогда я буду обязан ввести в спектакль новую исполнительницу. А кто именно выручит театр, не имело никакого значения. Я обладал правом выбора и мог назначить на роль Жени любую исполнительницу, какую сочту наиболее подходящей для этого ввода. Да, в данном случае мой выбор пал на мою жену. Что из этого? Она являлась актрисой Художественного театра и идеально подходила к роли, которую я предлагал ей сыграть. Наши недоброжелатели наверняка увидят в этом назначении на роль мой шкурный, корыстный интерес. Ну и что? Кондратова выручит театр. Только это будет иметь значение, а вся остальная лирическая мура уже никому не будет интересна.

Конечно, в моем плане существовали откровенно слабые места, и я отдавал себе в этом отчет, но все же решил рискнуть. «Пронесет!» – самонадеянно решил про себя и втайне ото всех продолжал обдумывать детали предстоящей операции. Даже Аленке ничего не сказал: ее реакция на предложение сыграть Женю должна была в глазах всех официальных лиц театра (Анурова, Новикова и Ефремова) выглядеть предельно непосредственной и естественной.

Во!.. Какую сложную интригу решился осуществить совершенно неопытный в интрижьих хитросплетениях заведующий режиссерским управлением Сергей Глебович Десницкий, и очень гордился изворотливостью своего ума и изощренностью самой сути готовящейся интриги.

Единственным человеком, который знал о том, что я задумал, был Зимин. Когда я рассказал ему о своем плане, он в сомнении покачал головой: «Может, не стоит? Я объясню всем нашим, чем ты рискуешь, они поймут». – «Вместо того чтобы проявлять ненужное благородство, пиши заявление об отпуске за свой счет, – ответил я. – Завтра подобные заявления от всех артистов твоей бригады должны лежать у меня на столе».

Дальнейшие события развивались следующим образом.

Я никому не сообщал о своем плане вплоть до дня спектакля. Правда, накануне моя помощница в репертуарной конторе Галина Андреевна предупредила меня, что в составе «Валентины» стоит Акулова, но ее нет в Москве. Я успокоил ее тем, что Женю сыграет предыдущая исполнительница, но попросил пока ничего не сообщать ей, так как собирался поговорить с ней лично. Галина Андреевна заподозрила неладное, но из соображений деликатности ничего мне не сказала. Однако я с сожалением вынужден был признать: мой секретный план с самого начала перестал быть секретным и затрещал по всем швам. У меня совершенно вылетело из головы, что Галина Андреевна проверяет составы накануне спектакля и моментально обнаружит отсутствие Акуловой, а это, в свою очередь, означает, что в ближайшие 2–3 часа репертуарная контора, прекратив работу, побросав все дела, будет обсуждать эту новость со всеми существующими и вымышленными подробностями. Известное ей моментально становится предметом обсуждения всей конторы, а все, что обсуждают в рабочее время мои подчиненные, становится известным всему театру. Ситуация явно вышла из-под контроля, но я с упорством тупого барана продолжал действовать так, как будто ничего не случилось. Все идет по намеченному мной плану.

С утра первым делом позвонил актрисе, которая должна была по моему сценарию отказаться сыграть Женю, и, получив от нее решительный отказ, вызвал в театр Елену, всучил ей пьесу М. Рощина и заставил срочно учить роль. Все возражения с ее стороны решительно пресекались мною на корню. Алена понимала всю авантюрность моего предприятия, пыталась остановить, но я вошел в раж и оказался не способен слышать доводы разума. Как будто бес овладел всем моим существом. Я даже особого внимания не обратил на то, как повел себя в данной ситуации Новиков. Обычно чрезвычайно активный, громкогласный, постоянно вмешивающийся в дела репертуарной конторы, он в данном случае вел себя тихо, незаметно. Даже в тот момент, когда вызвал меня к себе в кабинет, чтобы я объяснил, чем вызвана такая срочная замена, был на редкость деликатным, вежливым, внимательным. В то утро господин Новиков олицетворял собой христианское смирение. Ангел во плоти, да и только!

Это потом, когда вся эта кошмарная история закончилась и пришло время трезвой оценки всего происшедшего, я понял: Евгений Александрович просто затаился, терпеливо ждал, когда суммарное количество совершенных мною ошибок превысит норму допустимого наказания, после чего легко, элегантно, без особых усилий так долбануть меня по моей дурацкой башке, чтобы от Десницкого даже мокрого места не осталось!

Как он торжествовал! И как наслаждался этим торжеством!.. Я не предполагал, что могу доставить совершенно чужому для меня человеку такую всеобъемлющую радость!

На другой день состоялся «разбор моих полетов».

Главным обвинителем выступал заведующий труппой. Яркая, взволнованная речь Евгения Александровича была образчиком гражданской непримиримости к любым проявлениям волюнтаризма и моральной недобросовестности. Поведение заведующего репертуарной конторой, то есть мое, было признано им недопустимым, нарушающим все этические нормы Художественного театра. Евгений Александрович заявил, что за всю историю МХАТа он не может припомнить второго такого случая, чтобы один человек нанес театру такой чудовищный моральный урон, чтобы так нагло и бесцеремонно была попрана «этика» К.С. Станиславского, чтобы низменная сущность человека проявилась с таким откровенным, с таким оголтелым цинизмом! Что такое «оголтелый цинизм» я до сих пор не знаю, но, согласитесь, звучит очень красиво! Принципиальность гражданской позиции Новикова потрясала! Право, после таких слов мне оставалось одно: пойти в укромный уголок и удавиться. Спасло меня только то, что на это заседание я не прихватил с собой веревки.