Как я стал начальником

Осенью 1982 года важные перемены происходили не только за Кремлевской стеной, но и в доме № 3 в проезде Художественного театра. Во МХАТе появился новый директор: 74-летнего Ушакова отправили на пенсию. За 18 лет его пребывания на этом посту все так привыкли к тому, что он, «поняете», руководит лучшим театром страны, что приход Анурова, назначенного министерством культуры, был воспринят труппой холодно, без особого энтузиазма. А для Константина Алексеевича его увольнение явилось чудовищным ударом. Он не мог поверить в реальность министерского приказа и решил стоять до конца. Не знаю, надоумил ли кто его или мысль эта укоренилась в его воспаленном мозгу самостоятельно, но Ушаков решил не покидать свой кабинет. Ведь не посмеют «они» силой вывести его на улицу!..

На работе он появлялся раньше всех: не позже 7 часов утра. А уходил домой последним: после полуночи. Ключи от кабинета не оставлял никому, а все время носил их с собой во внутреннем кармане пиджака. На него было жалко смотреть. Бедный, несчастный, потерянный, он превратился в сущего ребенка, которому казалось, пока он сидит в своем кабинете, на двери которого висит табличка с надписью: «Директор», никто не посмеет занять его должность. Нельзя же представить себе должностное лицо, у которого нет служебного кабинета. Такое в принципе невозможно. Равно как и кабинет без начальника уже не кабинет, а так… Просто помещение.

Так что в истории Художественного театра был короткий период, когда на работу являлись два директора: бывший и настоящий. Приказом министра культуры новым директором Художественного театра был назначен начальник Управления культуры Мосгорисполкома В.С. Ануров. Чтобы не раздражать Константина Алексеевича и не разжигать страсти, Виталию Семеновичу был выделен другой кабинет. Закончилось это противостояние довольно скоро: Ушаков, поняете, не выдержал нервного напряжения и слег с сердечным приступом. За время его болезни в дверь его кабинета врезали новый замок, а охране на служебном входе было дано распоряжение не пускать Константина Алексеевича в театр. Страна простилась с Брежневым, МХАТ – с Ушаковым.

Его перевод на пенсию был для меня очень некстати: нам с Аленкой позарез нужна была хоть какая-то жилплощадь, пусть даже крохотная комната в коммуналке. В любой момент Глеб мог заявить, что собирается жениться, и тогда… Тогда мы опять окажемся на улице. Пока не было Верочки, эта перспектива не слишком пугала, но с появлением дочери бездомная жизнь стала невозможна в принципе. Ушаков был в курсе наших проблем, с Ануровым надо было заново выстраивать отношения, а на это требовалось время, которого у меня не было. Я ломал голову, но ничего придумать не мог. Вы не представляете, как это ужасно – сознавать свое абсолютное бессилие. Это гадкое, темное чувство доводило меня до отчаяния.

И вдруг я случайно узнал, что театр получил от Моссовета три квартиры и на днях в местном комитете будет решаться, кто те счастливчики, которые сразу после Нового года станут обладателями своей жилплощади! Срочно написал заявление и кинулся в местком!.. Но оказалось – напрасно. Открытым текстом мне было сказано, что я даже заикаться не смею о том, чтобы одну из них театр предоставил нам. Тамара Алексеевна Байкова резонно заметила: «Вы же не стоите в очереди на получение жилплощади, поскольку не являетесь остро нуждающимися». Что верно, то верно. По документам мы с Леной были обеспечены жилплощадью. «В театре есть люди, которым действительно негде жить, у которых ни одного квадратного сантиметра нет. Так что рассчитывать вам, Сергей Глебович, не на что!» Я прорвался на прием к Анурову, который попросту не стал разговаривать со мной, заявив, что распределение жилплощади не входит в его компетенцию. Вот ведь какой парадокс: квадратных метров у нас с Леной много, а жить негде! Но объяснить это нашим бюрократам было невозможно. Все, от кого зависела наша судьба, в одночасье оглохли и отупели!

Меня опять охватило отчаяние!

И вновь, как это бывало со мной уже не раз, Господь не оставил наше семейство своим попечением. Мне позвонила Е.И. Прудкина, бывшая в то время заведующей репертуарной конторой, и попросила завтра утром в половине одиннадцатого зайти к ней. «Что случилось? – спросил я. – К т о заболел?» – «Пока ничего не случилось, – спокойно ответила Катерина Ивановна. – Я просто хочу с тобой поговорить». – «О чем?» – «Приходи, узнаешь», – и повесила трубку.

Я терялся в догадках: «О чем она хочет говорить со мной? Неспроста все это. Ох, неспроста!» Однако, перебрав в уме все возможные и невозможные варианты, ни к какому определенному выводу не пришел. Таинственный звонок.

То, что я услышал из уст Екатерины Ивановны, на следующий день рано утром придя в театр, ошеломило меня. «Ухожу на пенсию! – заявила она, лишь только я переступил порог ее кабинета. – Как ты сам понимаешь, должность моя становится вакантной, и я считаю, что ее должен занять ты. Я поговорила с Олегом, он согласен со мной. Если и ты не возражаешь, мы сейчас же поднимемся на пятый этаж, ты напишешь заявление и с завтрашнего дня можешь приступать к исполнению «моих обязанностей». – Она опять сострила, но я даже не улыбнулся. – Что молчишь?» А что я мог ей ответить?

Конечно, проще всего было сказать: «Я тоже согласен!» Но я слишком хорошо знал, какая это подлая должность. Будь моя воля, я бы на двери кабинета заведующего репертуарной конторой повесил табличку: «Главный стрелочник». Что бы ни случилось в театре, во всем виноват только он один. Без вариантов. Решиться взвалить на свои плечи такую обузу было очень непросто. К тому же я совершенно не был готов к обсуждению этой проблемы. Никогда не предполагал, что займу в театре какую-нибудь должность. Никогда к этому не стремился и не представлял, что значит «руководить».

Пауза затягивалась, и Екатерина Ивановна не выдержала: «Неужели не понимаешь, эта должность позволит тебе с большим успехом жене своей помогать. И вообще, пора тебе занять в театре более солидное положение, ты уже не мальчик. Можешь поставить условие, чтобы тебе звание дали. У «них» положение отчаянное. «Они» сейчас на все будут согласны. Почему бы этим не воспользоваться?»

И у меня словно молния в голове сверкнула! Какой же ты, Десницкий, дурак! Тысячу раз права Прудкина: тебе предоставляется исключительный шанс, когда ты можешь диктовать свои условия!.. А я еще раздумываю, соглашаться или нет принять подарок, который сам плывет ко мне в руки! Надо ковать железо, пока горячо! Надо извлечь максимальную выгоду из сложившейся ситуации. Я резко встал со стула. «Что ты?!» Екатерина Ивановна почему-то испугалась. «Поднимемся на пятый этаж», – предложил я.

Не перестаю удивляться метаморфозам, какие происходят с людьми! Еще три дня назад Ануров разговаривал со мной через губу, всем своим видом давая понять, что ему не до меня, что он очень занят, и ждал, когда же я пойму наконец, что будет лучше, если я избавлю такого занятого человека от своего присутствия. На этот раз он не поленился встать из-за стола, вышел мне навстречу и крепко пожал руку. Его круглое лицо излучало такое благорасположение ко мне, такую сердечность, такое участие, что мне стало даже как-то неловко. Екатерина Ивановна коротенько доложила ему о моих «заслугах» перед театром, на что Виталий Семенович, широко улыбнувшись, ласково произнес: «Да кто же не знает Десницкого? О его подвигах слухами земля полнится!» Чем нимало удивил меня: не предполагал я, что пользуюсь такой популярностью среди чиновников от культуры.

Разговор наш продолжался недолго, минут пятнадцать, не больше. Я попросил директора дать мне две недели на то, чтобы принять окончательное решение. «Мне надо войти в курс всех дел репконторы. Я обязан примерить свои возможности к тем требованиям, которые предъявит мне новая для меня должность». Честно говоря, я откровенно лукавил: никаких двух недель мне вовсе не нужно было, но чтобы набить себе цену, придать большую значимость моему согласию круто поменять свою жизнь, я решил немного повыпендриваться, и расчет мой оказался верным. На лице у директора появилась мина, которая выражала крайнюю степень понимания и озабоченности: мол, вы абсолютно правы, Сергей Глебович, сломя голову только в прорубь на Крещение кидаются, а принимая на себя обязанности заведующего труппой, не следует торопиться. Прежде чем совершить такой важный шаг, нужно все взвесить, все обдумать. Уж больно ответственность велика! «И тут я очень рассчитываю на помощь Екатерины Ивановны», – добавил я напоследок. Прудкина была готова на все: «Конечно, конечно, не сомневайся. Я тебя одного не оставлю!»

Собственно говоря, на этом следовало бы поставить точку: мое согласие занять должность получено и, казалось, обсуждать нам больше нечего, но я не торопился покидать кабинет директора. Прежде чем я уйду, должна быть решена моя самая насущная проблема, поэтому, набравшись смелости, приступил к самому главному: «Виталий Семенович, поскольку работа в репертуарной конторе потребует от меня больших нервных затрат и отнимет практически все мое свободное время, я бы хотел просить вас…» Договорить Ануров мне не дал: «Звание заслуженного артиста… Ведь так?»

Да-а!.. Какая же короткая у вас память, товарищ директор! Совсем недавно, несколько дней тому назад, я точно так же, как теперь, сидел перед вами в этом кабинете и, как мне казалось, подробно, красочно, душещипательно описывал свои жилищные проблемы. Правда, вам тогда было не до меня, вас занимали другие, более значительные, глобальные проблемы, нежели бытовые неурядицы одного из многочисленных артистов руководимого вами театра! Вероятно, поэтому вы отмахнулись от меня как от назойливой мухи. И это я отлично понимаю. Но неужели за три дня (всего лишь!) вы успели забыть, о чем я вас слезно умолял в тот раз? Никогда я не мог догадаться, что на уме у наших руководителей, и, признаюсь, не умел разговаривать с начальством, всегда испытывая какую-то ужасную неловкость: мне казалось, я слишком злоупотребляю их драгоценным вниманием.

И сейчас то же самое: я сидел, уставившись в полированную столешницу, молчал и мучительно соображал, в какие слова облечь мою просьбу о квартире?

Голос Анурова вернул меня к действительности: «Так как же, Сергей Глебович? Я угадал?» Я посмотрел на него: директор Художественного театра так радовался своей проницательности! Его круглое лицо излучало столько ласки и доброты, что мне стало совестно и искренне жаль его. Этот милый человек так любит меня, а мне придется его разочаровать. «Звание мне ни к чему, – осторожно сказал я. – А вот квартира крайне необходима. Помните, я уже говорил с вами об этом три дня назад?» Доброжелательное выражение медленно сползло с лица директора, и он сразу поскучнел: «Это не моя компетенция, но я попробую…» – «Виталий Семенович! – решительно вмешалась в наш разговор Прудкина. – Десницкий непременно должен получить квартиру. Ему надо помочь. Он ведь идет нам навстречу, и мы просто обязаны ответить ему тем же!» – «Конечно, конечно, – заторопился куда-то директор. – Думаю, мы эту проблему тоже как-нибудь решим. – И тут же вильнул в сторону, чтобы поскорее уйти от этого неприятного разговора. – Не тяните с принятием окончательного решения, Се р – гей Глебович, – все еще ласково, но уже достаточно настойчиво проговорил Ануров, пожимая мне руку на прощанье. – Чем скорее мы с вами окончательно определимся, тем лучше будет. И для театра, и для вас!» Последние слова его прозвучали сурово. Видимо, надоела директору игра в «доброго человечка». Это меня всерьез насторожило. Екатерина Ивановна уловила перемену в моем настроении, и, выйдя из директорского кабинета, успокоила: «Не волнуйся, я от него не отстану, заставлю вам с Леной квартиру дать!»