Каждый новый плутонский гражданин снабжается достаточным инвентарём для постройки жилья, крепкой и надёжной обогревательной системой марки «Баньян»[55] с бесплатным запасным генератором, семенами для быстро удобряемого посева инфанты, двумя дробовиками и дыхательными масками базовой модели для всей семьи. Остальное зависит от вас! Экстраординарные свойства уникальных цветков инфанты означают, что ни одна живая душа на Плутоне не останется голодной — их легко выращивать и легко собирать, каждый цветок предоставляет полный набор питательных элементов, не считая фолатов, рибофлавина, витамина А и железа. Наши учёные каждый день открывают новые и полезные свойства этого чудесного растения! Не съешьте все цветы зараз!
Итак, день на Плутоне равняется неделе дома, а год длится примерно двести сорок восемь земных лет, но, на вашу удачу, старый добрый кукурузник Фрэнк Маккой, Джон Смок Джонсон и команда «Красного мундира» приземлились здесь точнёхонько в середине весны — этот двадцатилетний промежуток мы зовём «Майская Роза». Нам не придётся увидеть здешнюю зиму, нет, сэр. А теперь, когда на горизонте маячит лето, наступило великолепное время для того, чтобы пустить корни. Лето на Плутоне — милое и тёплое времечко, и вы сможете им наслаждаться всю свою жизнь. Лагуны Тавискарона манят красивых купальщиц и рыбаков с равной силой; наблюдая за величественными Воскресными Закатами с балконов Мормо, вы от восторга перестанете дышать. Нигде в Солнечной системе нет мира более благословенного, более изысканного, с более щедрой долей полученных от Бога даров. Больше никакого обязательного труда под Юнион Джеком или Красным Молотом, длинной рукой Вены или бдительным взглядом Нанкина. С фактической точки зрения, прохождение Солнца между Землей и Плутоном несколько лет назад означает, что эти динозавры с кружевными манжетами мало что видят, кроме своего послеполуденного чая. Мы не услышим ничего со Старых миров примерно до 2112 года, так что откиньтесь на спинку стула, расслабьтесь, налейте себе виски со льдом и пошлите им сердечный воздушный поцелуй.
Пожалуйста, обратите внимание на то, что Прозерпина и её окрестности доступны лишь для полицейского персонала. Все причастные субъекты постановили, что случившийся там инцидент следует считать завершившимся, и на месте происшествия не осталось ни зданий, ни предметов, представляющих интерес. Все соответствующие конструкции были впоследствии разобраны, переработаны в строительные материалы и использованы почти в каждом городе Плутона в качестве жеста солидарности и коллективной скорби. Мы открыто объявляем о своей враждебности к охотникам за сокровищами, оккультистам и другим бандитам, которые придут грабить нашу милую, мирную землю ради воображаемых секретов. Нет никаких загадок;
иногда колонии терпят неудачу. Ищите эту мать плутонского эксперимента в чугунолитейных заводах Мормо, в кирпичах Нифльхейма, в черепице Элизиума, в шпилях Тавискарона и брусчатке Ламентации, в великих цитаделях и их глубоких фундаментах.
Мы все — Прозерпина.
Мы просим, чтобы вы уважали личную трагедию, какой является потеря этого города, как уважали бы вдовство любимой бабушки — дама предпочла бы не говорить на эту тему, и все мы, соблюдая приличия, поступим сообразно её желаниям.
Нарушителей границы застрелят на месте.
Да, мы здесь, на Плутоне, друг за друга стоим горой. Будешь хорошим соседом — и у тебя будут хорошие соседи. Пожалуйста, навещайте еженедельно вашу местную Базу для получения мальцового молока и витаминных добавок, рабочих предписаний, а также для участия во всяких увеселительных мероприятиях.
На Плутоне вы можете быть кем угодно. Возможности бесконечны.
«ЧЕЛОВЕК В МАЛАХИТОВОЙ МАСКЕ»:
TOTENTANZ[56]
21 февраля 1962 г. 4:34 пополудни
Плутон — очень маленькое местечко. Танцуя с газовыми гигантами, привыкаешь к широким просторам. Но это кукольный мир. Мы облетели вокруг бледной планеты, словно ворон вокруг мыши, которая стремглав несётся через серую и унылую пустошь. Вниз, вниз в гравитационный колодец желаний, где сила тяжести похожа на рукопожатие между Плутоном и Хароном, этими мрачными, угрюмыми близнецами, навеки скованными, неустанно вальсирующими на краю изведанного космоса. Ни один из них не превышал всерьёз своими размерами Африку; они носили свои кричаще безвкусные браслеты из ледников и чёрной, ломкой земли — земли, покрытой полями инфанты, такими яркими и обширными, что я их видел, пока мы по спирали спускались с ледяной дороги: мазки света, слегка фиолетовые, слегка зеленоватожёлтые. Я вообразил, что если бы мог парить снаружи «Обола», мне удалось бы ощутить запах этих цветов, их аромат, пронзающий гулкую пустоту, как духи нервной дамы, объявляющие о её присутствии.
Я расскажу вам, что увидел во время спуска, ибо это мне ранее не встречалось ни на фотографиях, ни в фильмах, лишь в съёмочных павильонах, населённых полоумными догадками и фантазиями — слишком логичными по сравнению с оригиналом. Цитера стояла рядом со мною у иллюминатора, и мы оба на свой лад следили за собственным выражением лица, чтобы изумление, которое мы ощущали, не оставило отметин на наших щеках. Плутон и Харон сплелись в зеленеющем объятии джунглей: между ними росли лозы, толстые, длинные и могучие, как река Миссисипи, громадные лилейно-лаймовые листья раскрывались, изворачиваясь по направлению к далёкой звезде Солнце, точно хваткие руки, и были они шире, чем озеро Эри. А над листьями — невыразимые цветы с лепестками цвета жира с оттенком лаванды, инфанта размерами крупнее корабля, неприлично огромные хризантемы, указывающие во все стороны, словно радиоантенны. Эти могучие, как Миссисипи, лозы захлёстывали обе планеты, присосавшись к ним, взяв в тиски, и так переплелись, что я не мог понять, из чьей земли они росли, — чьим бы ни было это растение, оно полюбило второй мир из пары так сильно, что не могло его отпустить. Стикс, мост из цветов! Башни и шпили в босхианских количествах и эшерском стиле, свёрнутые в штопор гравитационными течениями и потоками пыльцы, которые собирались между Плутоном и Хароном, с непропорциональными углами, извилистые, нереальные — висячий архитектурный сад, перевёрнутый вверх дном и с приподнятой правой стороной, растянувшийся во все возможные направления на манер изломанных, артритных пальцев. В кривых оконных стёклах сияли разноцветные огни. Туннели из чего-то вроде тягучего стекла соединяли искривлённые здания как подвесные контрфорсы. Плетение моста тянулось как сама двойная спираль жизни, и на нём эта жизнь, похоже, изобиловала и процветала. Меня затошнило. Завтрак мой шевельнулся внутри, словно обзаведясь собственной гравитацией.
— Когда взглянула я на тот новый мир, во всех отношениях великолепный и ужасный во всех отношениях, увидела я тигра и звёзды, что падали с его полосатого языка. Взглянула я и узрела истинного своего новобрачного — но не станет ли он заодно и погибелью моей?
Так сказала карга, которая появилась рядом с нами так тихо, словно передвигалась на колёсах, а не на опухших после полёта ногах. Слова были мне знакомы. Все их знали: эпизод первый, сезон первый, эфир состоялся в марте 1914 года.
— Цитировать саму себя — признак дурного вкуса, Вайолет, — сказал я, проверяя свою догадку. Она лишь фыркнула, когда плутонианский Вавилон простёр нам навстречу руки. — Новая Веспертина — форменное дерьмо, — прибавил я с легчайшим намёком на улыбку. Взял её руку в свою и поцеловал, а наши двигатели в это время ожили и полыхнули красным, а потом взревели, тормозя в разреженной атмосфере, и скользнули мы в пасть тигра ногами вперёд, открыв глаза.
24 февраля 1962 г. Полночь. Сетебос-холл
Вот как становятся временными американцами: напяливают на себя бесчисленные слои лучшей тёплой одежды из всего, что можно одолжить и собрать, заслоняются паспортом, как рыцарским щитом, — «Да, офицер, стоящие на задних лапах медведь и феникс указывают, что я три года назад провёл лето на Марсе; четыре пантеры, идущие с поднятой правой передней лапой и смотрящие вправо, отмечают мой творческий отпуск на Каллисто; а этот единственной согнутый в дугу кит показывает, что я родился на Венере. Мой паспорт — моя истина; в нём душа моя отображена вся без остатка». В очереди следует вести себя самым безобразным образом, на какой вы способны, и не забывайте орать в те моменты, когда можно обойтись шёпотом. Вторгнитесь в личное пространство джентльмена позади вас, пока он пытается войти в приятный медитативный транс, коего любой гражданин Империи страстно желает, получив номер и ожидая, когда настанет его черёд припасть к груди бюрократии. По меньшей мере трижды спросите, как его зовут, чем он занимается, кого любил, о чём мечтает, на что надеется и какие ему случалось терпеть неудачи, как он предпочитает готовить говядину, если удаётся её достать, сколько костей он ломал, предпочитает ли мужчин, женщин или протейцев, есть ли у него планы на ужин и сколько раз он видел «Похищение Прозерпины». Едва он соберётся ответить на любой из этих вопросов, вмешайтесь с собственной хроникой стремлений и потерь, да не забудьте про говядину по-бургундски. Пока вы будете продвигаться в очереди, а очередь — продвигаться сквозь вас, мимо пройдут бесчисленные маленькие государства: вот тут у нас дама в ужасающем клетчатом колпаке умудрилась протащить тубу, невзирая на все ограничения по весу; вокруг неё собралась толпа, ей бросают монеты и хлеб, и, господи ты боже мой, в её руках туба звучит скорбно и нежно, вопреки своему предназначению. Стройный юноша с голосом хориста выводит трели, импровизируя со стихами под аккомпанемент её странного, печального, милого и жалобного горна. Вон там шесть или восемь путешественников в белых мехах и тюленьей коже колотят по своим сундукам на манер барабанщиков, ухают в такт и ухмыляются. Хотя сейчас февраль, семья поёт рождественские гимны, мило и чуть-чуть не в лад, потом переключается на обучающие песенки для запоминания алфавита и таблицы умножения, да на что угодно, лишь бы скоротать время и занять малышей. И когда наконец-то наступает ваш черёд, вы демонстрируете, на что способны, делаете официальное заявление, смотрите короткий информационный фильм и надеваете маску.