— Дом, — сказал чей-то голос, и голос этот принадлежал одному из бизонов. Его перья встрепенулись на чёрном ветру.

Словно в тумане, мы вошли в Сетебос-холл, замок Просперо, сквозь тела слонов, и Мореход с Боцманом тянули нас и подталкивали, их маски улавливали и умножали выдох каждого канделябра, пока их лица не превратились в подобия звёзд. Даже под хрустальным куполом они не сняли эти маски, то ли из-за свойственной янки склонности к показухе, то ли из-за личного уродства или местного обычая, даже гадать не рискну. Не счесть числа лестницам и коридорам, которые мы миновали на пути — они струились мимо неровной туманной полосой, сквозь которую тут и там проглядывала роскошь. Из недр замка доносились взрывы хохота и музыка, но коридоры, по которым мы спешили, были совершенно пусты.

Теперь, когда я закрылся в спальне, окружённый шелками цвета тёмной охры и занавесками, пишу чернилами того же рассветного оттенка, вспомнить мне удалось лишь тронный зал. Я лишь так могу его называть. Во время стремительного прохода через замок мы миновали несколько открытых дверей и заглянули внутрь — мы люди, мы всегда должны поглядеть. Комнаты были заполнены людьми, пульсировали от тепла, украденного у какого-то невероятного двигателя, созданного для борьбы с ужасной экстропией суровых плутоновских краёв. Маски двигались и кружились, словно поле обезумевших цветов; на некоторых гостях были не только маски, но крылья и хвосты, прикреплённые к телу. И как эти тела извивались, как они сгибались дугой и сотрясались! Посреди всего этого на высоком чёрном троне, увенчанном альмандиновыми гранатами, шёлковыми асфоделями и каскадами лент, сидел мужчина в маске, которая в точности изображала человеческое лицо. Не его собственное — не лицо Максимо Варелы, ибо теперь я знаю, что это был не кто иной, как он, — но лицо Северин Анк, сотворённое из смолы, атласа и краски, такое же безупречное, как в тот первый момент, когда я её увидел, с таким же ясным лбом, яркими цветами и горделивыми, невообразимо высокими скулами.

Мой наполненный цветочными лепестками желудок от ужаса и восторга кувыркнулся; мой череп как будто завозился под кожей. Тело человека в маске было несомненно телом мужчины — гибкого, здорового, лишённого признаков возраста, но мужчины, одетого в пёстрый наряд волшебника, тунику, узкую в талии и бёдрах, расширяющуюся к плечам. Чёрные волосы, обрамляющие маску, были длинней, чем когда-либо носила Северин, ниспадали густыми локонами, словно у какой-нибудь Джульетты на сцене, словно у дикарки, у Медузы, у льва. Музыка пузырилась и пенилась вокруг меня. Он поднялся со своего трона. Юнец и дева распростёрлись у его ног, протягивая руки ему вслед, желая, чтобы он остался. Лицо Северин подплыло ко мне, двигаясь сквозь танцоров и плутов, дудочников и прохвостов. Словно никого больше рядом не существовало, Безумный Король Плутона стиснул меня в объятиях, прижал к себе, прошептал мне на ухо глубоким голосом, который я похоронил на дне памяти — грубым голосом, хрупким голосом, неправильным голосом, совсем не её голосом, но произнёс этот голос те слова, которые я страстно желал услышать от неё:

— Анхис, Анхис, ты пришёл домой.

ИЗ ЛИЧНОГО КИНОАРХИВА ПЕРСИВАЛЯ АЛЬФРЕДА АНКА

[СЕВЕРИН АНК стоит посреди перепутанных проводов на съёмочной площадке «Похищения Прозерпины». Статисты в костюмах вампиров бродят вокруг неё, трогают грим, болтают, вытаскивают зубы, чтобы покурить. Она очень маленькая — может, четыре года или пять. На ней чёрное платье с чёрным бантом и чёрные чулки. Её лицо выкрашено в мертвенно-бледный цвет. Она глядит снизу вверх на демонического ледяного дракона с усами-мечами и зубами-сосульками, огромную марионетку, которой управляет прославленный ТОЛМАДЖ БРЕЙС со своей командой. СЕВЕРИН не видит, что это её дядя Мадж дергает за ниточки куклы. Дракон возвышается над нею. Она настойчиво и тихо глядит в его глаза из оловянной фольги, сцепив руки за спиной и покачиваясь на пятках.]

СЕВЕРИН

Это ты сожрал тот большой старый город?

[Ледяной дракон торжественно кивает. Верёвки, на которых он подвешен, скрипят.]

СЕВЕРИН

Какой же ты плохой. Тебя надо наказать.

[Ледяной дракон опять кивает. ТОЛМАДЖ, расположившись прямо за кадром, дёргает за ниточки и приводит в движение блоки, отчего белые как снег плечи-буфы чудовища опускаются, как будто ему очень стыдно. Сам кукольник едва сдерживает смех.]

СЕВЕРИН

Почему ты это сделал? Мне кажется, если бы ты был поумнее, то подождал бы, пока город не растолстеет немного. Ты же не мог им насытиться! Он был такой малюсенький.

[ТОЛМАДЖ не может ответить; чудищу суждено оставаться немым, так что у изобретателя не было причин выдумывать устройство, которое позволило бы огромному кринолиновому телу заговорить.]

СЕВЕРИН

Папа говорит, поселенцы выкопали слишком глубокие ямы и разбудили древнее сердце Плутона. Но у тебя на носу невысохший клей, так что я сомневаюсь, что ты и есть древнее сердце Плутона.

[Ледяной дракон сотрясается от беззвучного хохота ТОЛМАДЖА. СЕВЕРИН приподнимается и вытирает клей большим пальцем. Потом она шепчет в огромную, усыпанную блёстками ноздрю куклы.]

СЕВЕРИН

Я тебя прощаю. Я тоже бываю голодной.

«И МОРЕ В ТОТ ЖЕ МИГ ПРИПОМНИЛО…»[62]

(«Оксблад Филмз», 1941, реж. Северин Анк)

СОПРОВОДИТЕЛЬНЫЙ МАТЕРИАЛ:

ЗАПИСЬ 8, СТОРОНА 1, НАЧАЛО 0:12)

С1 ИНТ. ЛОКАЦИЯ № 19 НЕПТУН/ЭНКИ — ПАЛУБА НАБЛЮДЕНИЯ ЗА ШТОРМАМИ, ДЕНЬ 671. НОЧЬ [29 НОЯБРЯ 1939 г.]