Лёжа на земле, я внимательно огляделся по сторонам. Стрелок мог быть не один. Но вокруг стояла мёртвая тишина. Напарники хунхуза, если они были, не подавали признаков жизни.

«Ну что ж, убогие, потанцуем?» — послал я мысленный позыв своим противникам и начал действовать, потому что каждая лишняя минута бессмысленного лежания была только на руку нашим оппонентам.

В левую руку я взял приклад винтовки и, упёршись стволом оружия в куст орешника, резко его встряхнул. С куста на землю обрушился целый водопад дождевых капель. Ответная реакция последовала незамедлительно. С лёгким посвистом метко пущенная стрела расщепила ветку орешника в нескольких сантиметрах от винтовки.

«Купился, зараза», — подумал я радостно, а моё многострадальное тело, совершив немыслимый кульбит, удачно приземлилось метрах в шести от прежнего убежища. Во время этого кувырка моя винтовка глухо рявкнула, и из кустов, метрах в тридцати от нас, вывалился обнаруживший себя лучник.

Не успел я обрадоваться удачному выстрелу, как кусты неподалёку от меня сверкнули пламенем и раздался звук выстрела.

Пуля, слегка черканув мне по рёбрам, впилась в землю. Я громко вскрикнул и затих.

Но мой напарник не дремал, и со стороны кустов, где он временно нашёл себе пристанище, раздался выстрел. Судя по всему, выстрел получился удачный, так как кусты, откуда стреляли по мне, огласились диким воплем, а возможно, что хунхуз, как и я, решил схитрить. Но что-то уж больно жалобно он кричит: похоже, всё-таки Степан попал.

Я перезарядил винтовку и прислушался. После наших выстрелов в лесу наступила такая тишина, что перестали щебетать даже птицы. Казалось, что всё живое замерло в ожидании окончательного завершения перестрелки.

«Метко стреляют, сволочи», — подумал я, ощупывая царапину от пули. Гимнастёрка в этом месте уже успела пропитаться кровью.

И тут у меня в висках застучали невидимые молоточки. Они предупреждали о какой-то опасности, проистекавшей справа от меня. Не дожидаясь развязки, я покатился в сторону предполагаемой угрозы. Интуиция, в который раз, спасла мою жизнь. Там, где я недавно лежал, затрясла оперением воткнувшаяся в землю стрела, а я, выкатившись на открытое пространство, увидел и самого стрелка. Он торопливо настраивал на тетиву следующую стрелу. Расстояние между нами было метров десять-двенадцать.

Я даже разглядел злобный оскал на его лице, когда он стал поднимать лук. Ну, уж этой-то радости я ему предоставить не мог и, действуя его же индейскими методами, от плеча, швырнул зажатый в руке нож. Хорошо сбалансированное оружие, прорвав незащищённую плоть, легко вошло в горло врага. Из-под лезвия фонтаном брызнула кровь. Хунхуз выпустил из рук лук и поднёс их к горлу. Освобождённая стрела, легонько тренькнув, ушла в свободный полёт. Ей так и не удалось напиться свежей крови, а лишённое жизни тело хунхуза беспомощно завалилось навзничь.

Маньчжурский джентльмен удачи закончил свои дни от руки ещё не родившегося человека.

Я вновь прислушался к окружающей тишине: вокруг всё было тихо и спокойно. Это был последний из воинствующих индейцев — почему-то с уверенностью подумалось мне. И я, не опасаясь выстрелов, решительно поднялся на ноги.

Из кустов, куда стрелял Степан, доносились жалобные стоны.

«Вот и «язык» образовался», — удовлетворённо подумал я.

— Мишка! Ляг, дурачок! — предостерёг меня Степан.

Я проигнорировал его выкрик и, легкомысленно помахав рукой, направился к поверженному мною хунхузу. Наклонившись над распростёртым на земле телом, я извлёк из его горла свой нож и обтёр кровь о рубаху убитого.

Видя, что никто не пытается меня убить, Степан выбрался из своего укрытия и направился к раненому противнику.

— Только не убивай его, — крикнул я вслед. — Сначала допросим.

А сам с удивлением стал разглядывать торчащий из-за пояса убитого револьвер. Револьвер был внушительных размеров и полностью соответствовал всем параметрам револьверов в вестернах с участием Гойко Митича[12].