На следующий день от села Воздвиженского до урочища Кесовы пруды (это название осталось от бывшего села Кесова или Киясова), в 4 верстах от Троицы, государь ехал верхом или в карете. Здесь он слезал с лошади или выходил из кареты и шел до монастыря пешком. У церкви подмонастырского села Клементьева, а иногда и под самим монастырем, на Красной площади, раскидывался шатер, в котором государь переменял дорожное платье на праздничное.
Последний из путевых дворцов располагался непосредственно на территории Троицкой обители. Он существовал еще при Иване Грозном, а может быть и раньше. В конце XVII в. на его месте были возведены двухэтажные каменные Царские чертоги. При Елизавете Петровне верхний этаж дворца украсили лепниной. К этому же времени относятся печи из расписных и фигурных изразцов.
Сохранилось описание дворца конца XVIII в.: «Царские чертоги, каменные о двух ярусах на 40 саженях длины и девяти сажен ширины и со стенами: расписанные снаружи разными красками наподобие шахмат и убранные в пристойных местах, а особливо столбы у окон изразцовыми разными фигурами: с южной стороны оных имеются два парадные для всхода великолепные крыльца с фронтонами, на коих арматура и короны позлащенные, устроены в 1775-м г., и во всю линию (здания) открытая на столбах из белого камня регулярных галерея, которая делает прекрасный вид».
Дворец дошел до нас в перестроенном виде и ныне входит в комплекс зданий Московской духовной академии, расположенный в северной части обители. Академия, являющаяся наследницей знаменитой Славяно-греко-латинской академии, разместилась здесь с 1814 г. Сразу после этого, в 1815 г. были уничтожены галерея и входы на нее. С востока к дворцу примыкает желтый трехэтажный Классный корпус академии постройки 1839 г. (третий этаж – 1884 г.), внутри которого находятся учебные аудитории. В 1870 г. к дворцу также с восточной стороны был пристроен Академический храм (церковь Покрова Божией Матери), расширенный в 1892 г. В большие праздники в нем можно присутствовать на службе и простым прихожанам.
Иногда государи помимо путевых дворцов останавливались в селе Мытищи (именно здесь, по преданию, Екатерина II попробовала воду из местных ключей, что дало толчок строительству Мытищинского водопровода) или на полдороге между Братовщиной и Воздвиженским в деревне Талицы. В подобных случаях для них разбивали шатры.
Сохранилось описание одного из троицких «походов» царя Алексея Михайловича, приуроченного к дню памяти Сергия Радонежского. Оно было сделано в 1675 г. Адольфом Лизеком, секретарем посольства императора Священной Римской империи в Москве. По количеству участников и пышности эти «походы» скорее можно назвать парадами, посмотреть на которые собиралась вся столица. Поездка в Троицу обыкновенно начиналась с богослужения в Успенском соборе Кремля, где царь получал благословение и напутствие от патриарха.
«За несколько дней перед отъездом в Троицкий монастырь, – пишет Лизек, – царь прислал к послам пристава, с приглашением смотреть на это торжественное путешествие, которое царь обыкновенно предпринимает каждый год. Дабы лучше можно было видеть церемонию, для послов устроены были, против царского места, на краю Дворцовой площади, высокие подмостки, со всех сторон обитые зеленым сукном, и двое таких же, но гораздо меньше и ниже, – одни у самого моста для датского резидента; а другие, на улице близ площади, для резидента польского.
29-го (по русскому счету 19-го) сентября, в день архангела Михаила, в 8-м часу утра воевода Янов (думный дворянин Василий Федорович Янов), с 1500 ветеранов пехоты, прежде всех отправился приготовлять путь для государя, в следующем порядке: впереди везли пушку, по бокам ее шли два канонира, – один с копьем, на конце которого был двуглавый орел с фитилем в когтях, другой опоясан мечом и вооружен длинной секирой. За ними два конюха вели превосходного пегого аргамака воеводы в тигровых пятнах; впереди отряда ехал на таком же коне воевода в богатой одежде, унизанной жемчугом; у коня удила были серебряные, повода сученые из золотых шнурков, чепрак из красного штофа, выложенный финифтью и золотом кованым. По бокам шла фаланга секироносцев в красных суконных одеждах; далее между двумя копейщиками следовал знаменоносец; за ним трубачи и барабанщики, гремевшие на своих инструментах; наконец, двенадцать рот стрельцов, при мечах, с самопалами в левой руке и с кривыми топорами (бердышами) на правом плече; перед каждою ротою ехала фура. Поход двинулся в поле, где в ожидании царя уже было выстроено около 14 тысяч войска, и все затихло.
В час пополудни прибыл пристав с придворной каретой, и послы отправились к приготовленному для них месту, впереди кареты шли слуги, а по бокам ехали чиновники посольства. Народу было такое стечение, что не только на площади и в окошках, но даже на крышах домов и церквей не было праздного места. На одной крыше сидел на ковре персидский посол со всей свитой.
Прежде всего, выехал отряд всадников, посередине которого постельничий Иван Демидович (Голохвастов) сам вел двух любимых царских коней, покрытых тонким красным сукном; за ними потянулся обоз повозок, числом больше тридцати, одна за другою; далее отряд царской стражи, впереди которого шли двести пятьдесят скороходов, без музыки и без барабанного боя, неся в руках поднятые вверх бичи, ярко блестевшие золотом.
Начальник отряда, чашник и голова, Георгий Петрович Лутохин отличался сколько блеском наряда, столько же и своею важностью. Под ним был лихой конь в дорогом уборе, беспрестанно грызший серебряные удила.
По такому началу мы ожидали увидеть что-нибудь необыкновенное и не обманулись. Следующий поезд привел нас в изумление. Впереди ехал конюший Тарас Растопчин, за ним вели 6 превосходных коней, на которых вся сбруя и попоны горели золотом и серебром; 12 лошадей из-под царской кареты, покрытых красным штофом, вели каждую по два конюха под уздцы одну за другою. Наконец, ехала второстепенная карета его величества, ослеплявшая блеском золота и хрусталя.
Новым поездом управлял (ясельничий) Петр Яковлевич Вышеславский; позади его несли скамейку, обтянутую красным сукном, которую дают под ноги царю, когда он садится на лошадь; потом ехали восемь главных всадников, которые при этом служат его величеству, в одежде, гораздо пышнейшей прежних, и с серебряными и позолоченными кольцами на передней части сапог; посереди их несли персидские ковры для лошадей, удивительно вытканные серебром и золотом, каждый по два человека.
Потом ехали стрелки со стрелами в руках и два оруженосца с мечами его царского величества и наследника престола; далее два молодых боярина; за ними по обоим бокам улицы по 200 стрельцов очищали дорогу с посеребренными и золочеными хлыстами одинакового размера; наконец, в карете ехал царь с наследником и главным воеводою Долгоруким (Юрием Алексеевичем); по бокам длинные ряды копейщиков и секироносцев, и у самой кареты множество бояр, стольников и чашников в золоте, серебре и жемчуге. Поезд заключался тремя каретами и толпою слуг.
Когда кареты проезжали возле нас, то царь велел остановиться, приподнял шапку в знак благосклонного приветствия послам, и прислал главного дьяка спросить о их здоровье. По его примеру и наследник прислал осведомиться и от его имени.
С подобной же пышностью из других ворот дворца показался поезд царицы. Впереди ехал (стрелецкий голова) Иван Грибоедов с двумястами скороходов, за ними вели двенадцать рослых, белых как снег лошадей из-под цари-цыной кареты, обвязанных шелковыми сетками. Потом следовала маленькая, вся испещренная золотом, карета младшего князя (будущего Петра I) в четыре лошадки пигмейной породы; по бокам шли четыре карлика и такой же сзади на крохотном коньке. В другой карете везли царских детей; за ними следовала карета царицы, чрезвычайно большая, запряженная двенадцатью лошадьми; по бокам шли пешком отец царицы (Кирилл Полуектович Нарышкин), Артамон (Сергеевич) и множество сановников; в карете, также в 12 лошадей, ехали сестры и родственницы царской фамилии, и 42 лошади везли придворных дам; позади всех отряд конницы».
Вся эта масса людей передвигалась в каретах, на телегах или в большинстве своем шла пешком. Первая остановка делалась при выезде из Москвы. Она именовалась «слазкой», поскольку государи проезжали город по большей части верхом, а здесь слезали с коня. До 1652 г. «слазка» бывала у Марьиной Рощи, а с этого года «у креста», поставленного на месте встречи москвичами мощей митрополита Филиппа Колычева, убитого в XVI в. Малютой Скуратовым во время опричнины Ивана Грозного.
Спустя почти столетие по инициативе патриарха Никона его мощи были перенесены из Соловецкого монастыря в Москву, а сам Филипп был канонизирован. 9 июля 1652 г. мощи торжественно принесли в Первопрестольную. Их встречали крестным ходом с участием царя и церковных иерархов. Алексей Михайлович в письме князю Н. И. Одоевскому писал о множестве народа, так что нельзя было и яблоку упасть, собравшегося на встречу. Позднее в память о встрече здесь был установлен крест, а местность получила название Крестовской заставы.
На месте «слазки» для государя и его свиты раскидывались шатры. Царь входил в свой шатер, отдыхал в нем после церемониального шествия столицей и переменял нарядное платье на более скромное дорожное. О палатках для царя и его свиты Лизек писал: «Снаружи они были обтянуты тонким алым сукном с разными на нем фигурами, а внутри обиты шелковыми, серебряными и золотыми тканями и отделялись одна от другой матерчатыми занавесями; форма их имела вид четвероугольной крепостцы со рвами, окопами и башенками по углам».
Отсюда государь посылал стольников и ближних людей к царице с детьми, если они не сопутствовали ему, к патриарху и некоторым боярам «спросить о здоровье», что в отношении царицы и патриарха было принято тогдашним этикетом, а в отношении бояр являлось показателем особой милости.