Все это происходило в очень краткий промежуток времени – с сентября 1371 г. по январь 1372 г., как раз в тот момент, когда на Руси находился патриарший посол Иоанн Докиан. Поэтому вполне обоснованно можно предположить, что заключение московско-литовского мира явилось, судя по всему, следствием усилий византийской дипломатии, стремившейся направить силы Литвы и Москвы против Золотой Орды и тем самым нейтрализовать возможного союзника турок-османов, окруживших Константинополь со всех сторон.

Однако русско-литовский союз оказался крайне непрочным. Сразу после отъезда патриаршего посла события стали развиваться совершенно не по тому сценарию, который был составлен в Константинополе. Главными источниками для их воссоздания являются два соборных определения Константинопольского патриархата (от июня 1380 г. и февраля 1389 г.), где излагается история последовавшего конфликта. Эти два документа носят крайне субъективный характер. Если первый резко враждебен будущему митрополиту Киприану, игравшему одну из главных ролей в этих событиях, то второй, напротив, столь же резко составлен в «прокиприановском» духе. Но это обстоятельство только на руку исследователю, который из первого документа узнает те подробности, которые предпочитали скрыть составители второго, и наоборот. Все это позволяет достаточно объективно восстановить картину изложенных в них событий.

Выше уже говорилось, что патриарх Филофей в своей примирительной грамоте митрополиту Алексею, составленной осенью 1371 г., сообщал последнему, что «написал и к великому князю литовскому, чтобы он, по старому обычаю, любил и почитал тебя… и, когда ты отправишься в его землю, показывал бы тебе великую честь, внимательность и любовь, так чтобы ты мог безбедно путешествовать по земле его».^[504] Из соборного определения 1389 г. выясняется, что это были не простые слова вежливости: «что касается до (литовских. – Авт.) князей, то они, получив патриаршие грамоты и почтительно вняв содержащимся в них увещеваниям и наставлениям, изъявили готовность принять митрополита, если он пожелает прийти к ним, прекратить прежние соблазны и примириться».^[505] Мы видели, что следствием этого явилась посылка литовских послов в Москву и заключение московско-литовского мира в ноябре 1371 г.

Что же подвигло Ольгерда так быстро согласиться на предложение патриарха? Главным стало то, что длительное московско-литовское соперничество во многом носило характер религиозного противостояния христиан и язычников. Это было связано с тем, что великий князь Ольгерд всю жизнь был язычником и, по преданию, крестился только на смертном одре. Митрополит Алексей, много лет фактически руководивший внешней политикой Москвы, умело использовал сложившуюся ситуацию в интересах Московского княжества, оказывая воздействие на русских князей – союзников Ольгерда. Когда в конце 1360-х гг. смоленский князь Святослав и ряд других князей нарушили крестное целование, данное великому князю Дмитрию Ивановичу о союзе против Ольгерда, и перешли на сторону Литвы, митрополит отлучил их от Церкви за выступление в союзе с язычниками против христиан. Отлучен был и традиционный союзник Литвы тверской князь Михаил Александрович, а также поддерживавший его тверской епископ Василий. При этом Алексей постарался подкрепить свои действия авторитетом патриарха Филофея, который в июне 1370 г. предлагал отлученным князьям покаяться и присоединиться к великому князю Дмитрию.^[506] Выдвигая требование постоянного пребывания митрополита в Киеве (то есть в литовской части митрополии), Ольгерд рассчитывал оторвать Алексея от Москвы и тем лишить московского великого князя Дмитрия такого мощного оружия, как авторитет церковной власти.

Однако этим надеждам Ольгерда не суждено было сбыться. На приглашение литовского князя прибыть в Киев митрополит Алексей отвечал отказом. Несомненно, что по этому поводу между Москвой и Константинополем шла переписка. Хотя она не дошла до нас, следы ее явного цитирования и пересказа содержатся в двух упомянутых соборных определениях 1380 и 1389 гг.

В реконструируемом виде переписка представляется нам следующим образом (явные цитаты из нее заключены в кавычки). Узнав об отказе митрополита Алексея принять предложение Ольгерда о переезде в Киев, патриарх Филофей отправил в Москву послание, в котором увещевал Алексея быть «незлопамятным».^[507] Из Москвы последовал ответ, в котором говорилось, что следует обращать «внимание не на слова, но на сокрытый в них коварный умысел», а сама просьба Ольгерда именовалась «лицемерной». На упреки в том, что Алексей совершенно не управляет литовской частью митрополии, следовало возражение, что митрополит, напротив, содержит «митрополию в надлежащем попечении, управляя ею и ежегодно давая на ее нужды весьма щедрые вспомоществования». Что касается укоров в том, что митрополит не посещает Киева, Алексей отвечал, что «не находит нужным оставить многолюдную страну и великую церковь (то есть Северо-Восточную Русь. – Авт.) и отойти к малому остатку киевской паствы, во-первых, потому, что один из соседних епископов, когда нужно, исполняет в Киеве потребные священнодействия (вероятно, имелся в виду брянский епископ Нафанаил, поставленный митрополитом Алексеем и чья кафедра находилась во владениях Ольгерда. – Авт.), во-вторых, потому, что от явного врага можно ждать только явной опасности (митрополит, несомненно, имел в виду свой плен и злоключения во время попытки занять Киев в 1359–1360 гг. – Авт.), так как и самое приглашение сделано было с коварной целью, без всякой настоятельной нужды».^[508]

Все эти трения не способствовали улучшению московско-литовских отношений. Уже на следующий год после того, как при посредничестве Константинополя был заключен мир между Москвой и Литвой, он подвергся серьезному испытанию. В июле 1372 г. Ольгерд с ратью пришел на помощь тверскому князю Михаилу и соединился с ним у Любутска, чтобы идти на Москву. Навстречу им выступил великий князь Дмитрий. Но до серьезного кровопролития, если не считать мелких стычек, дело не дошло – через несколько дней противостояния мир был восстановлен.^[509]

«Когда патриарх увидел, что грамоты ничего не помогают», он отправил на Русь «своего монаха» Киприана. Главной его задачей было «примирить князей между собой и с митрополитом», а также добиться того, чтобы последний посетил Киев, в котором «он не был 19 лет».^[510] Точное время, когда был послан Киприан, источник не называет. Но его нетрудно рассчитать, опираясь на упомянутые 19 лет отсутствия митрополита Алексея в Киеве. Это указывает на 1373 г.

Поскольку имя Киприана будет в дальнейшем неоднократно встречаться на страницах этой книги, а самого его связывали добрые личные отношения с Сергием Радонежским, здесь необходимо сказать несколько слов о его происхождении и начале жизненного пути.

О жизни Киприана до его первого появления на Руси достоверно известно немногое. По национальности болгарин, он являлся уроженцем города Тырново и происходил из знатной тырновской фамилии Цамблаков (или Цамблаковых). Из этого рода вышли еще два видных церковных деятеля – последний болгарский (тырновский) патриарх Евфимий и племянник Киприана – Григорий Цамблак, впоследствии митрополит Киевский и Литовский (во времена Витовта), а затем – Молдо-Влахийский. По всей вероятности, постриг Киприан принял в соседнем с Тырновом Килифаревском монастыре, где также получил хорошее образование (вместе с будущим болгарским патриархом Евфимием) под попечительством монаха Феодосия Тырновского. Когда инок Феодосий Тырновский отправился в Константинополь по приглашению патриарха Каллиста, в свиту сопровождающих его учеников вошли Евфимий и Киприан. Дальнейший путь Киприана прошел через Афон. Именно там началось его знакомство с патриархом Филофеем, временно низвергнутым с патриаршей кафедры, а тогда – игуменом лавры святого Афанасия. Дружба, завязавшаяся между ними, стала решающей для дальнейшей карьеры Ки-приана. В октябре 1364 г. Филофей вновь занял патриарший престол в Константинополе, а Киприан стал его апокрисиарием,^[511] то есть ближним монахом. В этом качестве Киприан выполнял, пожалуй, самые трудные и деликатные поручения патриарха Филофея. Во многом благодаря ему произошло примирение Константинопольского патриархата с Болгарской церковью, во главе которой в 1375 г. встал его родич Евфимий. В том же году, при посредничестве старца Исайи, игумена русского монастыря на Афоне, состоялось примирение Константинополя с Сербской церковью. Нет сомнений, что определенный вклад в успех этой миссии внес и Киприан, как человек равно близкий и к патриарху Филофею, и к старцу Исайе.^[512]

С учетом сказанного становится понятно, почему патриарх Филофей, стремившийся к созданию мощного союза православных христиан против нарастающей мусульманской экспансии, отправил для примирения Литвы и Москвы именно Киприана.

Мирить давних соперников Киприан отправился не один – из соборного определения 1380 г. следует, что ему был придан «сотрудник или, пожалуй, наблюдатель» (по выражению источника).^[513] Документ не называет его по имени, но, как будет показано ниже, им являлся «специалист» по делам Русской митрополии дьякон Георгий Пер-дика. Занимая должность сакеллария, он исполнял в Константинополе обязанности своего рода «благочинного» по делам Русской церкви и в случае необходимости мог дать полезный совет Киприану.

Пользуясь своим влиянием и близостью к патриарху, Киприан уже с самого начала чрезвычайно успешно повел свою миссию. Литовские «князья и на этот раз оказали полное повиновение патриарху, охотно приняли его советы и немедленно отправили его послов (Киприана и Георгия Пердику. – Авт.) к митрополиту (Алексею. – Авт.), обещаясь прекратить прежние соблазны и все происходившие между ними распри и раздоры, держаться его как своего митрополита и воздавать ему всяческое расположение, послушание и любовь». Поскольку митрополит Алексей в качестве основной причины своего нежелания ехать в Киев выставлял опасность, грозившую ему со стороны Ольгерда, напоминал о вероломстве последнего и тех обидах, которые перенес от него, будучи в 1359–1360 гг. в Литве, Киприану пришлось взять с Ольгерда и других литовских князей «страшнейшие клятвы, если сделают что-либо другое, оскорбительное для его (митрополита. – Авт.) чести, и не будут во всем исполнять его воли».^[514]

После этого Киприан отправился на Русь. Историками уже отмечалось, что основной причиной хрупкости московско-литовского мира являлся вопрос о Твери: «Взаимоотношения Московского и Литовского княжеств продолжали находиться в зависимости от отношений Москвы и Твери. Чтобы укрепить мир между Москвой и Литвой, следовало утишить вражду московского и тверского великих князей, боровшихся за Владимирское великое княжение, которое давало достигшему его князю положение главного на Руси».^[515] В начале 1374 г. Киприану удалось добиться, казалось бы, невозможного. По сообщению летописца, «тое же зимы… створишеться миръ князю великому Михаилу Александровичю (Тверскому. – Авт.) со княземъ съ великимъ съ Дмитриемъ с Ывановичемъ и сына его князя Ивана съ лю-бовию князь велики Дмитрии отъпустилъ съ Москвы въ Тферь. А князь велики Михаило Александровичь со княжениа съ великаго наместникы свои свелъ и бышеть тишина и отъ оуз разрешение христианомъ и радостию възрадовалися, а врази их облекошася въ студъ».^[516] Из косвенного упоминания в московско-тверском договоре 1375 г. выясняется, что данное московско-тверское соглашение было заключено 16 января 1374 г.^[517]

Несомненно, что во время московско-тверских переговоров зимой 1373/74 г. за спинами переговорщиков незримо стоял Ольгерд, и митрополиту Алексею под давлением Киприана пришлось пойти на известные уступки литовскому князю и его союзникам: шурину Ольгерда – тверскому князю Михаилу и зятю литовского князя – нижегородскому князю Борису. 19 февраля 1374 г. в Москве «епископом Суждалю и Новугороду Нижнему и Городцю» был поставлен Дионисий. Тем самым восстанавливалась самостоятельная Суздальская епархия, фактически ликвидированная еще в 1365 г., и на повестку дня вновь вставал вопрос о церковной принадлежности Нижнего Новгорода и Городца. Одновременно 9 марта митрополит Алексей поставил на пустовавшую около года тверскую кафедру нового епископа Евфимия.^[518]

И все же, несмотря на общий несомненный успех своей миссии, Киприану так и не удалось добиться самого главного – получить согласие митрополита Алексея отправиться в Киев. Митрополит «патриаршие грамоты и увещания и поименованного посла (Киприана. – Авт.) признал враждебными себе и совершенно отказался отправиться к ним (литовским князьям. – Авт.), постыдно отрекаясь от любви к своим чадам, коих с добрым упованием усыновила ему великая Христова Церковь через Евангелие».^[519]

Рогожский летописец сразу после сообщения о постав-лении тверского епископа 9 марта 1374 г. помещает известие, что митрополит «поехалъ съ посломъ съ патриаршимъ въ Переяславль съ Киприаномъ».^[520] Данное сообщение очень лаконично, и в этой связи один из исследователей задает недоуменный вопрос: «Что важно было сообщить летописцу?» – и сам же пытается ответить на него: «Киприан мог ездить… куда угодно, – летописца это не касалось: он записывал лишь то, что было для него значительным. Поездка митрополита с Киприаном в Переславль почему-то обрела в его глазах значительность. Переславль-Залесский – город великого князя Дмитрия Ивановича, где он жил с семьей, если не жил в Москве. Прибытие туда митрополита всея Руси с представителем патриархии могло стать важным событием в силу важности его последствий».^[521] Эта догадка о возможной поездке митрополита и патриаршего посла именно к великому московскому князю представляется нам чрезвычайно важной. Очевидно, Киприан, получив от митрополита отказ ехать в Киев, поехал вместе с ним к великому князю, чтобы, склонив Дмитрия, добиться в итоге желаемого. Но этого, как видно из соборного определения 1389 г., так и не произошло. Великий князь Дмитрий Иванович не хотел лишать Москву, даже временно, статуса церковной столицы Руси.

Нежелание митрополита ехать в Киев «еще более восстановило против него князей (литовских. – Авт.) и возбудило их гнев, так как они признали его поступок личным для себя оскорблением. Вследствие того они решили между собой уже ни в каком случае не принимать его, хотя бы он и захотел отправиться к ним, а к патриарху все вместе написали, прося себе другого архиерея».^[522]

Киприан, так удачно начавший свою миссию, по сути дела, оказался в безвыходной ситуации. Даже если бы каким-то чудом ему удалось уговорить митрополита поехать в Киев, его там уже не ждали. Из-за этого, казалось бы, пустяка становилась невыполнимой основная задача его посольства – создание широкой коалиции Литвы и других русских княжеств против Золотой Орды, возможного союзника турок-османов, теснивших Византию со всех сторон.

Между тем в конце лета – осенью 1374 г. митрополиту Алексею исполнялось, по нашим подсчетам, 69 лет – возраст, по меркам Средневековья, чрезвычайно солидный. Следовало уже думать о его преемнике. И хотя, как показали дальнейшие события, от желающих занять митрополичью кафедру не было отбоя, поиски преемника митрополиту Алексею превратились для Константинопольского патриархата в чрезвычайно сложную, деликатную и ответственную задачу: с одной стороны, нужно было сохранить Литву в лоне православия, удовлетворив ее желание видеть в Киеве митрополита, с другой – сберечь единство Русской церкви, которое немыслимо было без единого управления. Напомним, что изданная в начале второго патриаршества Филофея его «сигиллиодная грамота» предусматривала «на все последующие времена… чтобы Литовская земля ни под каким видом не отлагалась и не отделялась от власти и духовного управления митрополита киевского»,^[523] и в то же время определение патриаршего собора 1354 г. закрепляло перенос кафедры Русской митрополии из Киева во Владимир.^[524]