В этих условиях необходимо было искать человека, искушенного в монашеской жизни, имевшего политический опыт и в то же время равноудаленного от враждебных политических лагерей, с кандидатурой которого могли бы согласиться и Москва и Литва. Наиболее приемлемой фигурой в этом отношении оказался Сергий Радонежский. С одной стороны, за его плечами уже имелся опыт политических поездок в Ростов и Нижний Новгород, где он достаточно успешно проводил промосковскую политику, с другой – Троицкий монастырь находился в уделе князя Владимира Андреевича Серпуховского, двоюродного брата московского великого князя Дмитрия и одновременно зятя Ольгерда. Именно этим обстоятельством и объясняется тот факт, что личностью троицкого игумена в 1374 г. так дружно заинтересовались константинопольский патриарх, серпуховской князь Владимир, великий князь Дмитрий и остальные русские князья.

Первоначальный выбор в пользу Сергия как возможного преемника митрополита Алексея, по всей видимости, сделал Киприан, познакомившийся с троицким игуменом именно в 1374 г. Однако в компетенцию патриаршего посла не входило право выбора преемника главы Русской митрополии, и Киприан должен был согласовать свои планы с патриархом Филофеем.

Для этого Киприану следовало возвратиться в Константинополь, но в памяти еще был свеж неудачный опыт предыдущего посольства Иоанна Докиана на Русь, когда после отъезда патриаршего посла заключенный с таким трудом осенью 1371 г. московско-литовский договор едва не превратился в никому не нужную бумажку. Поэтому Киприан предпочел пока не возвращаться, чтобы не терять контроля за происходившими на Руси событиями. Разумеется, оставаясь в пределах Русской митрополии, можно было бы сноситься с патриархом с помощью гонцов. Но это потребовало бы массу времени, да и не все свои мысли можно было доверить бумаге. Выход был один – послать в Константинополь доверенного человека, хорошо разбирающегося в делах Русской митрополии и при этом имеющего влияние на патриарха, чтобы объяснить ему необходимость пересмотра его позиции в столь щекотливом вопросе.

О дальнейшем мы узнаём из упомянутых соборных определений. Первое из них, написанное в 1380 г., сообщает, что Киприан, «забыв наказ пославшего (то есть патриарха. – Авт.)… прежде всего удалил от себя посланного с ним отсюда (то есть из Константинополя. – Авт.) сотрудника, или, пожалуй, наблюдателя, опасаясь, чтобы сей последний не узнал о его происках».^[525] Если отбросить из этой цитаты всю антикиприановскую словесную шелуху, становится понятно, что для уточнения своей позиции послал в Константинополь приданного ему для помощи Георгия Пер-дику (в источнике по имени он не назван). Из аналогичного документа 1389 г. выясняется, что предпринял патриарх после возвращения Георгия Пердики. Патриарх «не нашел возможным принять просьбу» литовских князей о постав-лении им особого архиерея и написал «митрополиту еще раз… посоветовав ему исполнить свой долг, то есть примириться с князьями, отправиться к ним и духовно призреть своих чад».^[526]

А спустя некоторое время посланцы патриарха Филофея прибыли к Сергию Радонежскому. Сведения об этом сохранились в «Житии» преподобного, написанном Пахомием Логофетом. Появление патриарших послов в небольшом Троицком монастыре являлось делом совершенно необычным, и агиограф донес до нас изумление многих современников уже самим этим фактом: «Нецыи же дивишяся Радонежу, како абие славенъ бысть въ Цариграде, еже сам патриархъ пишет послание Сергиу, живущему в Радонеже».^[527]

Посланцы константинопольского патриарха передали Сергию патриаршую грамоту на его имя и одновременно вручили троицкому настоятелю дары (по выражению «Жития», поминки): крест, параманд – небольшой четырехугольный платок с изображением страстей Христовых – и схиму – монашеское одеяние.^[528]

Получив патриаршую грамоту, Сергий вместе с ней и поминками отправился пешком в Москву к митрополиту Алексею, который мог бы подать необходимый совет. Содержание послания изложено Пахомием в немногих словах. После приветствия и похвалы в адрес Сергия Филофей высказывал пожелание, чтобы в Троицком монастыре было введено «общее житие».

На вопрос Сергия: как следует поступить? – митрополит Алексей отвечал: «яко же патриарх повелевает, тожде и азъ благославляю». Возвратившись в монастырь, Сергий проводит в нем реформу. До сих пор его обитатели жили каждый в особой келье и существовали на собственные средства. Всякий старался обеспечить себя сам. Новые же правила монастырской жизни предусматривали обобществление всего монастырского имущества: «никому же ничто же не дръжати отнудь: ни мало, ни много, ни своим звати, но вся обща имети». Сергий также разделил братию по службам: один был назначен келарем (хранителем общих монастырских запасов), другой – поваром, третьи – хлебниками, выпекавшими монастырский хлеб, иные должны были ухаживать за больными. Некоторые из братии не приняли нововведений и покинули обитель, другие же подчинились переменам.^[529]

Исследователи начала XX в. выражали сомнение в реальности получения Сергием послания патриарха. Собственно, причиной для сомнений стал крест, полученный троицким игуменом и сохранившийся до наших дней. Он неоднократно упоминается в описях имущества Троицкого монастыря XVII – начала XX в. и впервые фиксируется уже в первой из дошедших – описи 1641 г. Согласно названному источнику, именно этот крест был прислан Сергию Радонежскому «въ дни благостива и велика князя Дмитриа Ивановича всея Русия и святейшаго Алексия чюдотворца митрополита Киевского и всея Русия». Однако в нижней части креста имелась гравированная подпись мастера, несомненно XVII в.: «дълал Андреко Петров снъ Малов». Все это позволяло говорить о том, что данный крест был изготовлен в XVII в., то есть спустя три столетия после жизни преподобного. Тем не менее церковная традиция упорно считала этот крест тем самым, что получил Сергий Радонежский в XIV в.^[530]

Сомнения разрешились в 1918 г., когда выяснилось, что внутри креста XVII в. находился тайник, из которого был извлечен маленький (размером всего 4×2,5 см) золотой наперсный крест-мощевик с гравированным изображением распятия на одной стороне и русской надписью – на другой, перечислявшей имена тех святых, частицы мощей которых были вложены внутрь этого креста: 40 мучеников севастийских, Афанасия, Евдокии, Елевферия, Феодосии-девицы, новых мучеников литовских, а также частица «животворящего креста». Характер изображения распятия и палеография надписи были отнесены специалистами ко второй половине XIV – началу XV в. Эта неожиданная находка стала в буквальном смысле сенсацией. Исследователи начала XX в., только что развенчавшие подложную монастырскую «святыню», оказавшуюся работой русского мастера XVII столетия, вынуждены были признать, что вложенный в нее маленький крест был именно тем крестом, который прислал Сергию Радонежскому патриарх Филофей.^[531] Следовательно, последний действительно направил троицкому игумену грамоту, а вместе с ней крест и предметы монашеского одеяния.

К сожалению, и «Житие» Сергия, и русские летописи молчат по поводу точной даты получения патриаршего послания в Радонеже, и поэтому среди историков на протяжении нескольких десятилетий развернулась ожесточенная полемика, продолжающаяся и поныне, относительно датировки этих событий.

Исследователь, определяя дату патриаршего посольства в Радонеж, может опираться только на косвенные указания. Главное из них то, что грамота преподобному была написана константинопольским патриархом Филофеем, в бытность его на патриаршем престоле.

Известно, что патриарх Филофей занимал свой пост дважды: с ноября 1353 г. по 22 ноября 1354 г. и с 8 октября 1364 г. по сентябрь 1376 г.^[532] Очевидно, в один из этих периодов и была направлена из Константинополя в далекий Радонеж патриаршая грамота.

В литературе с очень давнего времени закрепилось мнение, что патриарх Филофей направил послание Сергию Радонежскому в свое первое патриаршество, точнее, в 1354 г. Придерживающиеся этой точки зрения обычно считают, что митрополит Алексей и Сергий Радонежский явились инициаторами проведения монастырской реформы на Руси, в ходе которой русские монастыри были преобразованы из особножительных в общежительные. Тем самым в наших обителях был восстановлен истинный монашеский образ жизни – общинножитие. Понятно, что, задумав эту реформу, митрополит Алексей предполагал, что встретит серьезное сопротивление со стороны части монашествующих, и заранее вынужден был заручиться поддержкой сторонников. Поэтому, по мысли Е. Е. Голубинского, митрополит Алексей, поставленный 30 июня 1354 г. патриархом Филофеем во главе Русской церкви, перед своим возвращением на Русь попросил у последнего грамоту на имя троицкого игумена. Она была нужна для того, делает вывод исследователь, «чтобы при помощи ее могли они (митрополит Алексей и Сергий Радонежский. – Авт.) придать своему начинанию бо́льшую твердость… Алексий и Сергий решились прибегнуть к авторитету патриарха, который бы своим голосом верховного пастыря Русской церкви подтвердил и одобрил их благое предприятие». «Необходимо думать, – заключает ученый, – что посланцы патриарха, принесшие Сергию его грамоту, были те посланные, которые сопровождали святого Алексия в Россию, после того как он был поставлен патриархом в митрополиты».^[533]

Однако позднее эта точка зрения подверглась серьезной критике. Главный аргумент против нее был выдвинут О. А. Белобровой, проанализировавшей надписи на кресте патриарха Филофея, точнее, имена тех святых, частицы мощей которых были вложены в него. Почитание Евдокии, Елевферия и Феодосии-девицы в Константинополе фиксируется русскими паломниками в Царьград уже в середине XIV в. – в частности, Стефаном Новгородцем (около 1350 г.).^[534] Поэтому главным датирующим признаком становится упоминание «новых мучеников литовских», чья мученическая смерть имела место в Вильно в 1347 г.^[535] Позднее они были официально канонизированы в Константинополе при патриархе Филофее в 1374 г. (Русской церковью они были причислены к лику святых лишь на соборе 1549 г.) Стало быть, крест не мог быть изготовлен ранее 1374 г., а значит, и грамота посылалась Сергию не ранее этого времени.^[536]

Тем не менее некоторые исследователи по-прежнему полагали и полагают, что наперсный крест был прислан Сергию патриархом Филофеем вместе с возвращавшимся на родину митрополитом Алексеем, только что утвержденным на Русской митрополии, то есть в 1354 г. По мнению Н. С. Борисова, «появление на Маковце патриарших послов с грамотой было подготовлено самим митрополитом Алексеем. Во время своего пребывания в Константинополе в 1353–1354 гг. он убедил патриарха Филофея написать послание маковецкому игумену… и отправить его с кем-нибудь из своих людей на Русь… Филофей охотно откликнулся на такого рода просьбу. Он поручил своим клирикам, сопровождавшим нового митрополита на Русь, повидать игумена Сергия и лично вручить ему послание».^[537]

В подтверждение этого исследователь считает необходимым «внимательнее присмотреться» к надписи на кресте, состоящей из 14 строк, написанных полууставом: «ЖИВОТ// ВОРЯЩОЕ Д// РЕВО// МУНК// ЪМ// АФОНАСЪЕВЪ С// ДРЕВНЕГО ЕДОКИ// ЕЛЪФ// ЕРЬЯ// ФЕДОСЪ// И ДВЦИ// НОВЪХЪ МУН// КЪ ЛИТОВЬС// КЪХЪ», то есть «Животворящее древо мученикамъ Афонасъевъ с древнего, Евдокии, Ельферья, Федосьи-девицы, новых мучеников литовскихъ».^[538] По мнению Н. С. Борисова, подбор сокрытых в кресте святых мощей «определенно указывает как на заказчика креста (митрополит Алексей), так и на время его изготовления (лето 1354 г.)». Известно, что Алексей был поставлен на кафедру патриархом Филофеем 30 июня 1354 г. Вскоре он отбыл на Русь. Корабль, на котором плыл святитель, попал в сильный шторм на Черном море и достиг берега только 16 августа 1354 г. Таким образом, очевидно, что Алексей отбыл из Константинополя в первой декаде августа 1354 г. Далее историк указывает, что именно на этот период (с 1 по 14 августа) в Константинополе приходился обычай выноса части Животворящего Креста из домовой императорской церкви в храм Св. Софии. Имя Афанасия Афонского связано со святой горой Афон, с которой неразрывно переплелась жизнь патриарха Филофея. Мощи святого Елевферия указывают на мирское имя митрополита Алексея. Память святой Евдокии праздновалась в один день с Елевферием (4 августа) и, таким образом, попадала в круг наиболее почитаемых митрополитом Алексеем святых. «Не в этот ли день (понедельник, 4 августа 1354 г.) святитель назначил свой отъезд из Константинополя на Русь?» – задает вопрос историк. Что же касается мощей «новых мучеников литовских», канонизированных лишь в 1374 г., то, по предположению исследователя, «они могли быть вложены в реликварий уже на Руси, в Киеве, где митрополит некоторое время находился на обратном пути из Константинополя. Местное почитание «литовских мучеников» началось гораздо ранее их официального признания Константинополем».^[539] Поскольку Алексей возвратился в Москву лишь осенью 1354 г., именно к этому времени Н. С. Борисов относит и получение патриаршей грамоты Сергием.

Но, выстраивая столь сложную конструкцию, исследователь не учел обстоятельства, которое полностью ее разрушает и на которое не преминул обратить внимание В. А. Кучкин: «Ни Филофей, ни Алексей не могли знать, что Сергий стал игуменом основанного им монастыря. Это произошло как раз в отсутствие Алексея, когда местоблюстителем митрополичьего стола всея Руси был пребывавший в Переславле-Залесском волынский епископ Афанасий, который и рукоположил Сергия в игумены. Показательно также сообщение Жития, что, получив патриаршую грамоту и поминки, Сергий отправился с ними за советом к митрополиту Алексею. Если послание и дары Филофея были переданы Сергию через Алексея, то какой смысл было троицкому настоятелю показывать их митрополиту? Ясно, что грамота Филофея, крест, параманд и схима были посланы Сергию не в 1354 г., а позднее, в период второго патриаршества Филофея, то есть между октябрем 1364 г. и сентябрем 1376 г.»^[540]

Эту точку зрения попытались оспорить авторы коллективной рецензии на работу Б. М. Клосса. По их мнению, грамоту от патриарха Сергий мог получить и после первого возвращения митрополита Алексея из Константинополя осенью 1354 г. В качестве довода они ссылаются на то, что Афанасий Волынский, которого Алексей оставил вместо себя, уже слышал о Сергии, когда тот пришел к нему: «Афанасий… преже бо бяше слышалъ яже о нем, начатъки добраго подвизания его, и церкви възгражения, и монастырю основаниа, и вся благоугодныа детели, яже къ братии любы с прилежаниемъ, и многыа добрыя детели».^[541] Судя по тексту Епифания Премудрого, он также слышал от многих и о связанной с рождением Сергия семейной легенде, по которой еще прежде его появления на свет было чудесным образом возвещено, что он станет великим угодником Божьим и нарочитым служителем Святой Троицы. На основании этого авторы полагают, что и митрополит Алексей знал о Сергии ранее своей первой поездки в Константинополь.^[542]

Однако авторы рецензии не обратили внимания на надпись на кресте XVII в., в который был вложен крест XIV в. Согласно надписи, он был прислан патриархом Филофеем в княжение великого князя Дмитрия Ивановича (на московском столе он утвердился после смерти своего отца Ивана Красного, последовавшей в 1359 г.), а следовательно, речь должна идти о времени второго патриаршества Филофея с 8 октября 1364 г. по сентябрь 1376 г. Добавим, что Епифаний, доведший биографию Сергия до 1363 г., также ничего не говорит об этом послании и переменах в монастырском уставе. С учетом упоминания «новых мучеников литовских» в надписи на патриаршем кресте время посещения Троицкого монастыря патриаршим посольством следует ограничить 1374–1376 гг.