– Почему нет? – осведомилась Гвен. – Тебе и так досталось все. Дана всю жизнь подбирала твои объедки. Почему ты не можешь отдать всего одну вещь?

– Извините, – сказала я, поднимаясь. Внутри я чувствовала что-то вроде гордыни. – Она моя. Бабушка Банни была моей бабушкой. Папа украл брошь с ее платья, когда ее положили в гроб.

– Не будь такой эгоисткой. Моя дочь никогда и ничего у тебя не просила. Как и я. Видишь на мне эту форму? Я работаю каждый день и сама оплачиваю счета.

– Мне все равно, – обрубила я.

Гвен сказала:

– Я просила тебя вежливо. Я пыталась общаться с тобой как со взрослой. Ты вынуждаешь меня это говорить. Послушай, юная леди. Когда придешь домой, посмотри на копию свидетельства о браке. Посмотри внимательно. Дана, твоя сестра, которую, как тебе кажется, ты так сильно ненавидишь, подправила дату шариковой ручкой. Я вышла за твоего папу не через год после твоего рождения. Он женился на мне, когда тебе было три дня от роду, и ты все еще лежала в роддоме, в кювезе. Дана исправила дату, потому что не хотела ранить твою нежную душу. Как тебе?

– Это неправда, – не поверила я.

Она покачала головой.

– Вы все врете, – сказала я.

– Нет, – ответила Гвен, – врет дьявол – совсем как твой папа.

Она проводила меня к двери, словно я была обычной гостьей.

Я обернулась и прищурилась, разглядев на дальней стене фотографию, где мама готовила тело бабушки Банни к погребению. Я опешила, когда увидела ее в этом доме, будто мы все члены одной семьи. Гвен проследила за моим взглядом и посмотрела в мои ошеломленные глаза.

– Нам ее подарили.

Раз уж я сама позвонила отцу и сказала приехать, логично было бы отпереть ему дверь, впустить в дом. Может, с его стороны любезнее было позвонить в дверь, как гость, а не пытаться отпереть своим ключом, словно он все еще здесь живет, словно все в порядке, словно моя мама – его единственная жена, а я – единственная дочь. Ключ проскользнул в замочную скважину, но не повернулся. Я стояла за дверью и ждала, пока он трижды попробует отпереть дверь. Тут отец сообразил, что мы поменяли замки. Мама сделала это в первый же день, еще до того, как превратилась в мокрую тряпку – в тот момент, когда еще пела I Will Survive. До того, как начала мечтать о его возвращении.

Когда папа нажал на кнопку звонка, я открыла деревянную дверь, отперла защелку, но стеклянную оставила запертой. Он был в парадной форме, а фуражку сжимал под мышкой. Если бы форма была красной, он был бы похож на обезьянку шарманщика.

– Ш-шорисс, – произнес отец, – спасибо, что позвала. Мама в порядке?

– Как она может быть в порядке? – возмутилась я.

– Мы все не в порядке, – проговорил он. – Нам всем пришлось несладко.

– Папа, – сказала я, – как ты мог так с нами поступить?

– Открой д-д-дверь.