Спрашивала я это не потому, что у нее могла быть заторможенная реакция из-за старости. Она оставалась в доброй памяти, и у нее был острый ум. Но ей было девяносто три. Когда она родилась, автомобили были относительным новшеством. Телевизоров не было. Она была уже матерью четверых детей, когда Уотсон и Крик открыли химическую структуру ДНК. Другой человек преклонных лет, которому я рассказывала свою историю, спросил: «Так ты говоришь, что произошла частично от отца и частично от кого-то еще?»
Пока я говорила, Ширли совсем перестала двигаться. Напоминала мне зверька в лесу: большие глаза, большие уши, подрагивает от напряжения. Я сказала ей, что сравнение образцов ДНК выявило, что мы с Сюзи не были родственниками по крови. Мы не были сводными сестрами.
Она сидела неподвижно. И тогда я спросила:
— Ширли, ты знала, что у родителей были трудности с зачатием?
— Нет, не знала, — сказала она.
Вот он, мой ответ. Она ничего не знала. Если у отца была тайна, то и от сестры в том числе. Я продолжала рассказывать: про Филадельфию, институт, отцовские срочные отъезды из Нью-Йорка. Пока я говорила, на меня снизошел какой-то непостижимый покой. Часть меня, отделившись, купалась в этом покое.
— Так ты хочешь сказать…
— Папа не мой биологический отец, — сказала я.
Пять слов. Пять слов и целая жизнь. Она смотрела мне прямо в глаза не отрываясь. Я боялась, что она перестанет дышать. Она не моргала. Не издавала ни звука. Я боялась, что мои слова прозвучали как «Ты не моя. Я не твоя. Мы не одного рода друг с другом». Это звучало жестоко. Мир вокруг нас распался.
Она слегка подалась вперед, протянула руку и взяла мою ладонь в свою.
— Я не отказываюсь от тебя, — сказала она.
Защищавшая меня тонкая скорлупа треснула, и я вдруг начала всем телом сотрясаться в рыданиях.
— И ты уж тоже от меня не отказывайся, — добавила она.
Каждый слог четкий, взвешенный.
— Я не собираюсь от тебя отказываться, Ширли, — рыдала я. — Я так боялась, что…
— У меня впереди лет меньше, чем позади, — сказала она. — И ты дочь моего брата.
Сумбурно проходили часы: кофе, бейглы, засоленный лосось, чай — Ширли вместе со мной уходила в дебри, гадая, как именно все могло произойти. Я затронула вопрос о галаха, который она, подобно ребе Лукстайну, посчитала совершенно не имеющим значения. Получалось, что два самых религиозных человека из тех, кого я знала, готовы были в этом деле забыть про все правила. Она внимательно слушала, когда я пересказала ей слова Лукстайна.
— Это было бы в духе твоего отца, — медленно произнесла она. — Очень даже в его репертуаре.
Я повторила слова Лукстайна о папе и выборе, сделанном им в 1953 году, когда умирала его невеста.
— Я считаю, что в тогдашнем поступке Пола есть большое великодушие, — сказала Ширли. — Любавический ребе предлагал ему очень простой нравственный выход — откладывать свадьбу, пока жизнь Дороти не оборвется. Когда у тебя есть простой нравственный выход и ты на него не идешь, это малхус.