Тот день, почти пять лет тому назад, был наполнен для меня большим смыслом. Мой мальчик с наброшенным на плечи молитвенным покрывалом своего деда. Современная эклектичная служба, которую я старательно продумала, подходила нашей семье и в то же время чествовала моего отца и его наследие[48]. Хотя мои ортодоксальные родственники на бар-мицве Джейкоба не присутствовали, я ощущала их благословение. Стоя рядом с Джейкобом перед собравшимися членами семьи и друзьями, я говорила о том, как был за него горд его дед. L’dor vador. От поколения к поколению.
— Сынок, у нас к тебе важный разговор.
Джейкоб, садясь к столу, вдруг посерьезнел.
— Ничего страшного, — быстро добавила я. — Не переживай.
Когда я начала рассказывать, мои ощущения были не похожи на все предыдущие разы, когда мне приходилось излагать эту историю. Мой рассказ имел для него значение — понимал он это или нет. Я восполняла недостающую часть его собственной истории. Майкл сидел напротив и молча слушал, пока я объясняла детали: исследование ДНК, непонятные результаты, отсутствие биологической связи с Сюзи, таинственный двоюродный брат. Искусственное оплодотворение, обнаруженный молодой студент-медик из Пенсильванского университета. Мой голос дрожал. Я изо всех сил старалась не расплакаться. Сообщая Джейкобу, что мой отец не был его дедом, я будто бы сводила на нет труд всей своей жизни, а возможно, что и нескольких.
Поняв, о чем идет речь, Джейкоб взял меня за руку:
— Мам, ты в порядке?
С шумом отодвинув стул, он встал, подошел ко мне и обнял — мой чудесный мальчик, которого бы попросту не было, если бы все не случилось так, как случилось. Собаки у наших ног ждали объедков. Прижимая Джейкоба к себе, я твердила про себя, что все, что я построила: моя семья, моя личностность, — все это осталось неизменным. То, что я узнала, изменило все и одновременно не изменило ничего. Моя жизнь оказалась похожа на один из тех больших и сложных пазлов, обратная сторона которых в законченном виде отображает другую картину: трамвай в Сан-Франциско или мост Золотые Ворота. Подсолнухи Ван Гога или его автопортрет. Те же фрагменты пазла. Тот же материал. Та же форма. Другая картина.
Постепенно обдумывая новость, Джейкоб задал нам несколько вопросов — все они были о Бене.
— Он жив?
— Да.
Я не назвала ему имени Бена. Не хотела, чтобы он поднялся к себе и погряз в омуте Google. Кроме того, я хотела защитить сына. Ведь я понятия не имела, каким в конце концов будет ответ Бена на мою просьбу о встрече на чашку кофе.
Джейкоб кивнул:
— Ты собираешься с ним встретиться?
— Не знаю. Я бы хотела. Надеюсь, что да.
— Можно я тоже?
— Посмотрим, как пойдут дела.
Я поборола странное желание заверить Джейкоба, что его дед по-прежнему остается его дедом. Что вообще это для него могло значить? Мой папа был абстракцией, одним из предков — только и всего. Эти истории, талит, развешанные и расставленные по дому старые фотографии с маленьким мальчиком в котелке — все это было важно для меня. Но для сына они были такими же нереальными, как басни и сказки, которые я читала ему в детстве.
Джейкоб снова сел за стол и принялся за мясо. Я вдруг тоже проголодалась — от облегчения, что этот разговор, который грозно маячил на горизонте, теперь был позади. Я наблюдала, как он со свойственным его возрасту аппетитом поглощает ужин, и размышляла, запомнит ли сын этот вечер навсегда или он в конце концов попадет в разряд странных, но ничего особенного не значащих. Джейкоб проводил рукой по своим густым темно-русым волосам и, казалось, впал в глубокую задумчивость. Я ждала, будет ли он задавать еще вопросы или мы просто сменим тему. В тот вечер играли «Ред Сокс». Они с Майклом, видимо, после ужина собирались смотреть.