33

Прошло три месяца. Николай вернулся из Сан-Франциско, где провел в прибрежном доме мужа матери чуть больше трех недель. Ему нужно было прийти в себя после больницы и последствий перенесенной травмы, которая оказалась серьезной. Он вроде бы полностью оправился, хотя голова то и дело давала о себе знать. Каждый день, ближе к вечеру, начинались неприятные покалывания в затылочной части головы. Когда он поднимал руку и начинал растирать кожу чуть выше верхнего позвонка, перед глазами непроизвольно вставали сцены того, последнего вечера, проведенного в квартире Вениамина Волкова. Там он пытался найти письмо от Андрея Огнева, самое последнее письмо, послужившее причиной сердечного приступа знаменитого писателя, но, так ничего и не отыскав, потерял сознание. Нашли его ночью на том самом месте, где двадцать лет назад обнаружили мертвым Вениамина Волкова. Даниил поднял тревогу. Исаев, не дозвонившись до Николая, отправился к Василисе. Вместе они вызвали «скорую» и полицию. Если бы Николай пролежал в квартире до утра, возможно его бы уже и не было в живых.

В сентябре состоялся показ фильма о Волкове. Никаких упоминаний о деле Андрея Огнева в нем не было. Рассказывали о семье писателя, о его творчестве, о деле маньяка Радкевича, даже маньяк Радкевич давал интервью в этом фильме (Даниил, которому после выхода фильма предложили остаться в команде Краснова ассистентом, ездил в колонию по заданию телевидения вместе с Артемом Абрамовым). В фильме много раз появлялся Константин Волков. Он вспоминал брата, маму, отца, вспоминал послевоенные годы. Рассказывал о том, как арестовали и расстреляли отца в начале 1950-х. О Вениамине он говорил комплементарно, обдумано подбирая каждое слово. Василиса вспоминала о детстве, о том, как ездила с отцом на прогулки в Павловск и Пушкин, как он приобщал ее к чтению литературы. Все, что как-то могло нарушить тот порядок, который уже сложился вокруг фигуры Волкова, было опущено. Безупречная конструкция под названием «Вениамин Волков» была сохранена и защищена от вандалистских поползновений Краснова.

В титрах Краснов значился режиссером фильма, хотя от его труда не оставили практически ни одного кирпичика. Когда состоялась премьера, он лежал на больничной койке и безэмоционально принимал все как есть. Вскоре после юбилея брата Константин Волков получил правительственную награду за вклад в развитие науки и образования, а самому Вениамину Волкову был заложен памятник, который должен был появиться перед его домом на Ждановской набережной примерно через год с небольшим.

Николай вернулся в Петербург, когда осень уже плавно перетекала в зиму, но дни стояли солнечные. На следующее же утро после прибытия он отправился к Василисе. Когда они вдвоем шли по коридору ее квартиры в гостиную, он увидел Александру Генриховну. Она сидела в своей комнате все в той же застывшей позе, молчала и смотрела в окно. За ним под порывами ветра в Михайловском саду сгибались деревья, на небе быстро плыли облака, солнце же то заходило, то выглядывало, обрызгивая своими золотыми красками купола Спаса на Крови.

Глядя на эту пожилую женщину, Николай, сам не понимая почему, вспомнил о своих часто возникающих в последнее время мыслях, – сделать фильм о ленинградских рок-музыкантах конца 1980-х. Ему часто снилась сцена из фильма «Игла». Та самая, когда к Цою подходит некто темный, незаметный, в шляпе, просит закурить и бьет его ножом в живот. Неизвестный закуривает, протягивая к своему лицу слабеющую руку Цоя. Уходит. Цой сначала опускается на заснеженную землю, но, все же, находит в себе силы, поднимается и медленно бредет по освещенной фонарями аллее. Куда-то вперед. В неизвестность.

Он не думал снимать фильм именно о Цое. Он просто хотел снять фильм о том времени. Просто хотел понять. Словно хотел докопаться до сути – что же он там упустил? Что же он оставил там, что не давало до сих пор покоя? Не было ли это с его стороны тоже восхищением, удивительной мечтой, которая впоследствии привела к войнам, гибели людей, воровству, обнищанию, народному возмущению, бесконечным революциям, которые охватывали теперь не только Россию, но уже практически весь мир?

Николай в последнее время все отчетливее ощущал эту неустойчивость, эти колебания, эти бесконечные нарушения реальности. Все это происходило попутно тому, что он привык считать буквальной реальностью. Люди меняли мнения, люди лгали, люди, возможно, порой говорили правду. Предметы меняли облик, продукты портились, деревья то зеленели, то желтели, то становились белыми. Стены домов то трескались от жары, то были залиты потоками воды. Вода в Неве то медленно текла, то застывала. Раньше он сам то попадал под влияние мамы, то под влияние отца, то друзей по классу, то под влияние Нины. Сегодня же он оказался совсем один. Он впервые ощутил свою субъективность или даже субъектность. Нет. Не то самое ложное ощущение солипсизма, что ты никому ничего не должен, а именно осознание самого себя, принятие того, что ты действительно существуешь, что ты живой, ты не часть чьей-то иллюзии или игры. На него впервые никто не влиял. Он ощущал, что Волков был для него каким-то особым примером. Он не старался влиять. Он только показывал. Николай сам расшифровывал то, на что ему указывал Волков. Николай понял, что Волкову удалось отделиться от бесконечной цепочки зла. Он вырвался. Он преодолел и деда, и отца, и брата, а возможно и многих других, кто был до всего. Он стал отдельной личностью – сингулярностью. Той самой, рожденной совсем не здесь. Он осознал, что подобное приземляющее, не дающее подняться над землей, влияние существует. В своих книгах он показал человека-объекта, человека-жертву. Он предупредил о самом главном – о том, что человек может и, возможно, должен найти самого себя – как в толпе, так и в запутанных комнатах самого себя. Должен – чтобы не стать объектом. И Андрей Огнев был таким же, как Волков. Он тоже это понял. Хотя они были друзьями, хотя они любили друг друга, они смогли оторваться друг от друга, стать самими собой, но, одновременно, они и создали друг друга. Каждый из них ушел, оставив после себя тот самый мостик, о котором говорил Ницше, тот самый мостик, над которым долгие годы размышлял Андрей. Андрей помог оторваться и пойти по мосту Вениамину, а Вениамин помог это сделать самому Андрею. Они спасли друг друга. Они стали больше, чем просто тела, оживляемые физиологией. Они стали – душой. И теперь он, Николай Краснов, ощущал их буквально. Они были живыми. Они были бессмертными. Книги, созданные Вениамином, а также всеми теми, благодаря кому они были написаны, помогали и Николаю почувствовать прочность. Осцилляция (между только земным, либо только неземным, между только прошлым или только будущим) уходила, растворялась. На ее месте возникал твердый дуализм – соединение идеального и материального, трансцендентного и земного. Восприятие мира – как Всего, как единого. Он чувствовал эту новую силу. И только от него самого, от Николая Красного зависело, сможет ли он стать таким же, как они. Сможет ли он пройти по тому самому мосту, осознавая, что идет сам, в то время как рядом, одновременно, идут и другие? Сможет ли он оставить после себя своего Сверхчеловека?

– Администрация Петербурга выкупила у меня квартиру отца, – сказала Василиса, разливая чай в гостиной.

– И что теперь там будет?

– Музей.

– Интересно… А что-нибудь там нашли, что-нибудь особенное? Не знаете?

– Вы о письме? – спросила Василиса, передавая Николаю чашку.

– Да.

– Нет. Ничего не нашли. Было там пара листов, видимо с планами отца написать новый роман… Я так поняла, что он хотел написать о себе, дяде Константине, дедушке, Андрее Огневе. Еще о той девочке из Ташкента… Помните?

Николай кивнул в ответ.

– Хотел эту книгу сделать завершающей, – продолжила Василиса. – Провести цепочку через нашу семью. Я нашла там запись о себе. Он называл меня дочерью Андрея Огнева, которая по чистой случайности родилась от него.

Василиса грустно улыбнулась.