– Мама…

– Послушай меня! – голос мамы звучал все громче и громче. Николаю казалось, что голос медленно вытекал из трубки, собирался в целую сеть маленьких образов, вертелся, кружился, завывал. Вот ее полупрозрачный силуэт уже скользил перед старыми фотографиями. Он подпрыгивал, дрожал, обрызгивал старые вырезки множеством горьких, деструктивных слов. Сквозь ее лицо просвечивался величественный профиль Индиры Ганди. Вот этот профиль повернулся и заговорил голосом мамы.

– Ты совсем не считаешься с моим мнением! Ты еще пожалеешь! Но будет поздно.

– Мама… – перед глазами вставали давно затихшие где-то в глубине бессознательного бурные сцены из девяностых. Мама собирает чемоданы. Отец мрачно смотрит на нее со своего кресла. Мама говорит, что он размазня, что он не мужчина. Он молчит. Мама что-то шепчет в полголоса, чтобы Николай не услышал. Отец краснеет, затем становится белым, как полотно. Мама бросает ключи на трюмо в прихожей. Хлопок двери.

– Да. У тебя в этом мире еще есть мама. Но настанет день, когда ты останешься совсем один.

– Мама, не говори так…

– Потерять такую квартиру! В самом центре! На набережной Мойки! Обвела она тебя, дурака, вокруг пальца!

– Но квартира принадлежит Вере. Твой внучке, между прочим.

– Не смеши меня. Эта интриганка, авантюристка еще сто раз выйдет замуж, заставит Веру забыть о тебе и, конечно, даже не сомневайся, продаст эту квартиру за огромные деньги.

– Ну и что…

– Что «Ну и что»?

– Я сделал, мама, то, что должен был сделать… Пусть Нина поступает, как считает нужным только она. Меня это уже не касается.

– Какая же ты размазня!

– Да-да… Я уже понял… Как отец…

– Вот именно!

– Мама, извини, мне правда некогда. Извини.

Мама сбросила звонок. Ее прозрачная тень-оболочка тут же погасла. Лицо Индиры Ганди стало просто профилем на фотографии. Все было неподвижно. Все было тихо. Николай, стараясь сконцентрироваться, отстраниться от захвативших его сильных эмоций, направился к кабинету Волкова. Нужно было читать тетради дальше, анализировать прочитанное, сравнивать с романом Волкова, с документами, затем все складывать в стройную систему… если это в принципе было возможно…

На этот раз разговор с Радкевичем долго не задавался. Его мучил приступ холода. Пришлось вызывать врача и ждать, пока подследственный придет в себя. Наконец, спустя примерно час после начала допроса, Радкевич смог рассказать о пятом убийстве, которое произошло прямо на том заводе, где он работал. Случай из ряда вон выходящий.

Заканчивая в тот раз смену, Радкевич почувствовал, как его левая рука начала неметь. Сначала пальцы, затем вся кисть медленно замерзали, словно покрывались невидимым льдом. Он оторвался от станка и сел на скамейку, попытался растирать руки, понимая, что могло последовать за этим симптомом. Но сколько бы он ни старался, руки не согревались. Через минут десять уже обе руки были затянуты морозной пеленой. Он встал и, шатаясь, побрел вон из цеха. Почти все рабочие уже ушли домой. Было больше семи часов вечера. Он переходил из цеха в цех. Искал глазами хоть кого-то, первого попавшегося… перочинный нож уже был наготове. Наконец он услышал отдаленный шорох, где-то в глубине одного из цехов, за вереницей аппаратов и станков. Он побрел на этот шорох. В голове уже все затянулось тонкими паутинками и кристаллами фантомного инея. Он не слышал и не видел ничего, кроме каких-то смутных звуков и очертаний. И он шел на эти звуки. И он уже видел того, кто должен был стать его очередной жертвой. Это была пожилая уборщица, которую, за многие годы работы на заводе, он прекрасно знал, всегда здоровался с ней, расспрашивал о детях и внуках… Но в этот момент он не вдумывался, не пытался осознать – кто перед ним. Он лишь понимал, что, когда он настигнет эту суетящуюся с ведром и щеткой, расхаживающую взад-вперед оболочку, его мучения прекратятся. Ему станет легче. И он сможет просто пойти домой.

Он был все ближе и ближе. Вот образ уборщицы стал совсем четким, хорошо различимым. Он видел ее синий рабочий халат, косынку в крупный цветок, черные кожаные сапоги, щетку с длинной рукояткой, железное ведро, серую тряпку с которой стекала грязная, почти черная вода… Когда он подошел совсем близко, то увидел ее глаза – маленькие, но очень выразительные, подвижные, живые. Она посмотрела на него и приветливо улыбнулась. Он тогда еще вспомнил, что улыбнулась она почти так же, как та женщина, во дворе перед улицей Восстания. Не ожидала ничего плохого. Растянула губы просто по инерции. Но он не улыбнулся в ответ и, не говоря ни слова, слету воткнул в нее вынутый из кармана нож.